Банка для пауков
Шрифт:
В десять минут первого из-за угла вышел пьяный бомж. Он спотыкался на протяжении всего своего утомительного пути вдоль улицы. Когда он дошел до стены кафетерия, примостившегося за корпусом, он, казалось, запнулся о собственные ноги и свалился у стены.
Валико поднял полевой бинокль, лежащий на столе рядом с его винтовкой, и направил бинокль на него.
Бомж выглядел очень убедительно. Заторможенный вид, разорванная грязная армейская шинель, заросшее бородой и грязью лицо. Пьяница оттолкнулся от стены и начал свой неустойчивый путь вдоль тротуара, качаясь из стороны в сторону.
Валико перевел бинокль на машину, занимаемую Григорием и чеченцем. Там не чувствовалось ни малейшего движения. Валико методично прошелся биноклем по всем остальным фурам на стоянке, затем по окнам небольшой шоферской гостинички при стоянке и столовой, а потом по крышам прилегающих гаражей. Наконец, он осмотрел темные аллеи и подъезды.
Если на этой
Что же прибыло в российскую столицу с солнечного Кавказа? Очередная партия контрабандных сигарет? Оружие? Наркотики? Что бы то ни было, невозможно доставить большую партию груза без того, чтобы слухи о его прибытии не достигли ушей блюстителей закона. У каждого в этом городе была своя крыша. А наркотики, тротил, оружие — все это вносило свою лепту в оборот городской экономики. Правда какою-то частью контрабанды приходилось делиться с господами-блюстителями, однако, страдали, в основном, стихийные перевозчики. Те же, кто поставил дело на поток, в первую очередь позаботился о безопасности своего бизнеса. Поэтому поставка наркотиков в клан Марагулия осуществлялась со всеми мыслимыми предосторожностями, весь путь транспорта подстраховывался со всех сторон, а благополучное прибытие знаменовалось щедрыми премиями в адрес руководства МВД. Конечно, бывали и накладки. Менее чем год назад, партия наркоты, почти триста кило гашиша, была захвачена ментами, оказавшимися совершенно случайно в назначенном месте. В результате в городе сменился начальник горотдела милиции, но остатки товара пришлось торжественно предать сожжению. Вся братва ругалась страшными словами, а сам Вано плакал, когда по телевидению показывали со свалки чудовищные кадры сожжения такого товара. Поэтому для Валико было совершенно непонятно, для чего они с Тенгизом оказались здесь — ведь обычно за наркоту отвечали совершенно другие люди, и обстоятельства сдачи-приемки груза были совершенно иными.
Любители детективов были бы совершенно разочарованы. Как правило, все совершалось на крупном таможенном терминале, в центре города, среди бела дня. Таможенники даже не заглядывали в пришедшую из братского Таджикистана фуру, а молча ставили печати в сопроводительные документы и удалялись, сжимая в потных ладошках заветные зеленые бумажки с портретом Бенджамина Франклина. Спустя пару часов слетевшиеся на терминал легковушки растаскивали товар по цехам, где он перепаковывался на разовые дозы и разносился по ночным клубам, барам, дискотекам и притонам. Даже если кто-то из торговцев попадался, идеально отлаженная организация продолжала работать как могучий, хорошо смазанный (в прямом и в переносном смысле) механизм.
Впрочем, идеальных механизмов в природе не бывает. Рано или поздно кому-то из влиятельных людей осточертеет смотреть, как его ребенок превращается в бродячий овощ, и он начнет бить тревогу, тогда же и начнется бум, может быть, и посадят кого-то из влиятельных «авторитетов». Но ядро организации слишком сильно, оно слишком срослось с властью, чересчур распространилось по всем звеньям городского управления, чтобы быть уничтоженным извне. Оно должно само разложиться и дать гниль для того, чтобы процесс разрушения стал необратимым.
Однако сейчас организация была крепка как никогда. Если бы некая могучая сила (не Закон, нет, тот был давно и надежно проплачен) вышла на охоту за ними, Валико давно бы уже это почувствовал. Существует масса способов унюхать опасность. О том, что их «пасут» можно догадаться по легким, почти неуловимым признакам — визгу тормозов случайно проезжавшей мимо и вдруг сбросившей скорость машины, чьему-то неосторожному слишком пристальному взгляду, непривычным ноткам в чьем-то голосе. Если менты готовят против них операцию, то старик Вано об этом узнает первым. Но и налет людей в масках — ОМОНа, РУОПа или СОБРа никого не пугал, как не пугали и постоянные проверки документов на улицах и облавы на кавказцев на рынках столицы. Ну, дадут пару раз по ребрам, ну на снег положат, в участок заберут — ко всему этому кавказские ребята привыкли так же быстро, как к случайному стихийному бедствию. Не обижаться же на дождик, в самом деле! Посадят на пару часов в обезьянник — так потом сами же выпустят да еще и извинятся. Иногда выходки какого-нибудь руоповского генерала приводят к некоторым финансовым убыткам, но, по крайней мере, никого не упекут надолго. Уж об этом-то старик Марагулия позаботится. Иначе в очередной свой приезд на родину родня арестованных будет плевать ему в лицо. Но вот, если на тропу войны вышли какие-нибудь отморозки… Почему отморозки? Да потому что нормальному человеку и в голову не придет воевать с организацией Вано. Это хуже чем плевать против ветра. Это значит подписать самому себе смертный приговор… Хотя до исполнения его смертники сумеют попортить всем много крови.
Двери
Он закрыл за собой дверь спальни, прошел в маленькую ванную и повернул краны, набирая ванну.
Валико сказал:
— Слушай, может, ты отправишь ее куда-нибудь?
— Что? — Тенгиз выглянул наружу.
— Я не хочу, чтобы она шлялась тут.
— Она не выйдет оттуда, — сказал Тенгиз, в голосе его смешались бравада и гордость. — О ней не беспокойся — я ей там мозоль натер. Сейчас она дрыхнет, как мертвая.
— А об ней я и не беспокоюсь. Хотя для сына такого человека, как батоно Вано, ты ведешь себя довольно глупо.
Тенгиз усмехнулся. Он своего телохранителя и шофера не боялся. Валико это знал. Ему и в голову бы не пришло докладывать старику о подвигах юноши. В итоге настроишь против себя и папашу и сыночка.
— Я считаю, что сейчас я не только потомок старого хрыча, — ответил добродушно молодой человек, — но и продолжатель его лучших традиций. У нас рассказывают легенду, что однажды мой папа поимел сразу шестнадцать телок. Представляешь?
— Не представляю. Такого не бывает.
— А дядя Дато говорит, что бывает. И я ему верю. А было это так. У дяди Моисея должен был поехать за границу целый кордебалет. А папа от этих балерин с ума сходит, просто на них западает (это у нас семейное). Так он обычно, когда балет посмотрит, одну-двух себе заказывает, а тут после одного шикарного канкана он и говорит: хочу всех сразу. Иди, грит, договорись, плачу сколько надо каждой, и двойную таксу тебе. Ну, бабы ты знаешь как, по одиночке каждая готова, но когда они вдвоем-втроем у них появляется солидарность. Когда дядя Мося сделал свое объявление, там поднялась буря возмущения, бабы его чуть не растерзали. А он говорит: девочки, во-первых каждой будет месячная зарплата с премией, а во вторых, кто будет вести себя хорошо, тому светит заграница. А кто не будет — тому не светит. Телки совещались минут двадцать, наконец потребовали ящик шампанского, и чтобы кассир сидел и каждой выходящей денег выдавал. Время было позднее, Моське самому пришлось сидеть за кассира. Вот так все и вышло. Все эти примы-балерины собрались в одной гримерной, расфуфыренные, в своих этих пачках с блестками и павлиньих перьях, пили шампанское из пластиковых стаканчиков, а кто из горла и молча смотрели, как папаша одну за другой подзывает каждую из них к себе, стягивает трусы, ставит в позу и напяливает… Дядя Дато говорит, а он там тоже был, папу охранял, это было… Нечто!
— И как, обошлось без последствий?
— Да, фигня всякая, — отмахнулся Тенгиз, — кто-то там перепился, кто-то блеванул, у одной идиотки после этой ночи вообще крыша поехала. Да и они все там потом поувольнялись. Это все мелочи! Главное не в этом, а в размахе! В полете фантазии! Вот этого у папы не отнимешь. Ну, признайся, ведь тебе тоже кажется, что это — класс!
Валико представил себе эту комнату, битком набитую перепуганными полуодетыми балеринами, в этих своих смешных накрахмаленных пачках, молча ожидающих своей участи. И каждая знает, что и в нее через несколько минут ткнут пальцем, и она выйдет вперед, и какой-то плюгавенький типчик в кепке-аэродроме поставит ее «в позу» на глазах у подруг или заставит облизывать у него «это дело». А девочки будут молча смотреть на нее, прихлебывая дешевое пойло из пластиковых стаканчиков, и лишь встречаясь с ее ошарашенным взглядом будут молча отводить глаза. Н-да… вот для чего служит могучий русский глагол «опустить», подумал он, это значит не просто «изнасиловать», или там… «в извращенной форме», в этом слове заложен гораздо более глубокий смысл, это значит растоптать, унизить, растереть в грязь в глазах друзей и близких. От такого немудрено съехать не только бабьей, но и крепкой мужской «крыше». Неудивительно, что все девчонки после этой ночи поувольнялись. Ведь каждая из них в глазах подруг теперь была «опущенной»…