Банкир
Шрифт:
— Хорошо. — Она как можно дальше отодвинулась от него в своем сиденье-люльке. — Знаешь, что говорят о холодных руках?
— Я знаю, что говорят о подобных вещах в движущейся машине.
— Ты просто не можешь понять. — Она мягко рассмеялась и плотнее запахнула пальто. — Я пытаюсь наверстать двадцать лет за несколько недель.
— Ты хочешь сказать, что за двадцать лет ты не…
— Не совсем так, — прервала она. — Потому что были какието моменты, без особой охоты. Все было настолько плохо, что после я целыми месяцами избегала интимных отношений. Мог пройти даже целый год, и я решала, что
— Нет. Это не поможет. Лучше продолжай говорить.
— Как хочешь. — Она хотела поджать под себя ноги, но сиденье не позволило. — Ну, ладно, во всяком случае, теперь появился ты. Я как сейчас помню первый вечер в квартире Мака.
Это было первое импульсивное действие, которое я когда-либо совершала. Я правильно сказала? Какую-то минуту я лихорадочно размышляла; старый мозг Вирджинии Клэри, как всегда, настраивал меня против мужчины. В следующую минуту я перестала думать и мы уже обнимались, и ты знаешь, какие «русские горы» начались с того дня. И позже, когда щелкнув, мой мозг вновь включился, первой моей мыслью было — как здорово, когда не думаешь.
— Короче, ты ссылаешься на временное безумие.
— О, ты совершенно ничего не понял. Раньше, в баре, ты это понял. Ты сказал, что я слишком умна, чтобы легко проводить время с мужчинами. Не знаю, как насчет ума. Но я знаю, что множество вечеров я испортила тем, что сидела и думала. Это не принято делать в обществе представителя противоположного пола, разве что на работе и в тому подобных местах. Но когда вас только двое, тогда от вас ждут эмоциональной реакции: принимать его сигналы, передавать какие-то свои собственные. Пусть жизнь идет своим чередом.
— Ты так и поступаешь.
— Так тебе кажется.
— Очень даже кажется.
— Потому что я способна отвечать таким образом тебе. Ты первый за…— меня уже тошнит повторять — двадцать лет. Все очень странно. — Она достала из сумки две сигареты, закурила обе и протянула одну ему.
Палмер приоткрыл окно со своей стороны, чтобы дым выходил из их маленькой машины. Холодный ветер дунул ему в левое ухо.
— Почему странно? — спросил он.
— Потому что обычно так не бывает. Ведь можно подумать, что только эмоционально свободный человек способен разморозить меня. А ты совершенно не такой человек. Ты — мой двойник. Только ты был заморожен еще больше.
— В течение сорока пяти лет.
— Приятно, что ты так решительно в этом признаешься.
— Это правда. Я уже говорил тебе, помнишь?
— Я не поверила, — сказала она, — мне и сейчас трудно в это поверить. Почему именно ты должен был растопить меня? А вообще-то все очень просто. Мы ценим друг друга, потому что никто из нас не делает из нашей связи проблемы. Мы не доигрываем потому, что не умеем целиком отдаваться чувству. И это даже лучше для нас обоих,
— Ты говоришь об этом, как о театральной постановке.
Она энергично кивнула:
— Так оно и есть. Мы оба играли всю нашу жизнь, лгали себе, играли фальшивые роли в обществе.
— По-твоему, я играю фальшивую роль в обществе?
— Три, о которых я знаю.
— Да ну?
— Одна — роль банкира, другая — мужа и отца, третья — любовника. Они все разные. И ни в одной из них ты не играешь самого себя.
— Мы сегодня забрались довольно далеко, а?
— Небольшое выяснение отношений? — спросила она. — Мы с тобой так редко бываем серьезны друг с другом. Проще, конечно, делать вид, что ничего особенного не происходит.
Стрелка спидометра опять поползла вверх, Палмер снял ногу с акселератора, и машина сбавила скорость до 55 миль. — Ладно, — сказал он, — значит, у меня три лица, из которых ни одно не настоящее. Скажи, кто же я на самом деле?
— Гм. — Изогнувшись в своем сиденье-люльке, она посмотрела на Палмера. — Ты считаешь себя очень вероломным, просто злодеем, правда?
— Я? Ну уж только не я.
— Ты именно так и думаешь о себе. Очень хладнокровный, очень расчетливый.
— Ты не права. Я считаю себя наблюдателем, человеком слушающим и ожидающим, заговорщиком.
— Вот ты и начал, — заметила она, — превращать все в легкий разговор. Настоящий Макиавелли. Улыбающийся, праздный мастер светской беседы и все же осторожный, небрежный и всякий раз полностью вооруженный.
— Я не обладаю ни одним из этих качеств.
— Этими и еще несколькими. Ты вынашиваешь в уме сложнейшие планы. Я тебя знаю. Сейчас, например, ты планируешь… завладеть банком.
— Уже имел один. Не понравилось.
— Ты не хотел брать тот банк, его тебе всучили. Всю жизнь ты мечтал получить что-нибудь с помощью интриги, перехитрив весь мир.
— Абсолютная чепуха.
— Нет, — сказала она. — Где-то внутри ты веришь этому. Ты видишь себя крадучись, по-кошачьи пробирающимся по опасному пути — настороженный, дерзновенный человек, с которым вынуждены считаться.
— Разве не все люди так?
— Только ты так и не перешагнул через это. Ну скажи, что я права. Пожалуйста. — Она надавила на его бедро. — Скажи.
— Да! Ты права! Отпусти!
— Я знала, что ты в конце концов сознаешься. — Она повернулась и стала смотреть вперед. — Но правда, Вудс, пожалуйста, скажи честно, какой ты. Я не имею в виду, какой ты в действительности. Никто не знает этого о себе. И пожалуй, я не смогла бы выдержать такого открытия. Просто… ну, что ты хочешь, к чему стремишься.
Палмер сбавил скорость, порылся в кармане, ища мелочь.
— Я знаю, чего я хочу, — пробормотал он. — Просто не могу никого найти, кто бы это понял. — Он остановил машину, заплатил за проезд по шоссе и снова повел машину через границу штата в НьюЙорк.
— Нарушил закон Манна, — бодро заявил он.
— Федеральное обвинение, — сказала Вирджиния. — Но кроме того, ты совершил несколько уголовных преступлений.
— Ха!
— Прелюбодеяние и многословие.
Теперь Палмер вел машину по автостраде Хатчинсон Ривер, следя за знаками, указывающими, как проехать через Уэстчестер в Манхэттен.