Банкир
Шрифт:
— Я не стараюсь говорить много, — заявил он, — но все же буду говорить.
— Ты совершенно спокойно отнесся к другому обвинению.
— Ну, знаешь, закон чести джентльмена и все прочее.
— Мне хотелось бы иметь друга, которому я могла бы рассказать обо всем, — задумчиво произнесла она. — Кому-то, кто не будет осуждать и не будет шокирован. — Кому-то, кто получит удовольствие от деталей. Можно, я расскажу тебе? В этом мотеле была такая замечательная, большая, просто громадная постель. Две
— С точки зрения постели в Сиракузах была лучше.
— Ковер Мака Бернса побивает любую из них.
— Да. Ты права. — Он коротко вздохнул. — Кто теперь превращает все в легкий разговор?
— Но ведь над такими отношениями только и можно что смеяться. Ничто не испортит их, если они хорошие. По-моему, единственный способ испортить их — это относиться к ним серьезно. Ты думаешь, Мак подозревает? Прости. Я перебиваю тебя, ты хотел говорить.
— Может быть, и подозревает, — ответил Палмер, вспоминая намеки Бернса в Олбани. — По правде говоря, мне это совершенно безразлично.
— Ух! Это и есть часть твоей игры. Конечно же, тебе не безразлично.
— Ты не поняла. Если бы он смог доказать что-нибудь, мне было бы не безразлично. Очень даже не безразлично. Но он может зачахнуть от подозрений, и меня это нисколько не будет волновать. Некоторое время она молчала, глядя вперед на дорогу. — Почему тебе не безразлично, если он сможет что-нибудь доказать? Я знаю почему, но хочу услышать это от тебя.
— Потому что в этом случае он получит огромную власть надо мной.
— Почему это тебя волнует? — спросила она. — Разве другие не имеют над тобой власти?
— Власть, которую я разрешаю им иметь. Бэркхардт может сказать мне, что делать, и я делаю, если захочу. Если же не захочу, я могу лишить его такой власти, просто уйдя из ЮБТК.
— А-а. Кому еще ты дал власть над собой?
— Многим. Бернсу. Моей семье. Калхэйну. Тебе.
— Но ты можешь забрать этот подарок, просто уйдя от них, — сказала она.
— Да.
— Ты собираешься уйти от меня?
— Мне не хотелось бы.
— Ушел бы ты от семьи?
— Нет.
Она потушила сигарету в расположенной в приборной доске пепельнице. Очень долго ее глубоко посаженные темные глаза смотрели прямо перед собой. По обеим сторонам над автострадой неясно вырисовывались огромные многоквартирные дома. Впереди с левой стороны блеск люминесцентных ламп крупного торгового центра освещал ночь. Набирая скорость, машина понеслась вниз по длинному уклону.
— Спасибо, — сказала она наконец.
— Ты ведь говорила, что знаешь.
— Я знала. Но спасибо за то, что ты достаточно честен, чтобы подтвердить это. — Она дотянулась до пепельницы и придавила более тщательно слегка дымившийся окурок.
— При этом, — заметила она, — ты
— Это неправда. Знаешь старый анекдот? Выход всегда есть.
— Только не в этом случае. У меня нет абсолютно никаких оснований, чтобы видеть тебя где-нибудь еще, кроме работы, и у меня есть все основания просить тебя забыть нашу связь, будто она никогда не существовала.
— Правильно, — согласился он. — Но ведь это основания, а не выход. Позволь мне объяснить тебе, что я имею в виду.
— Пожалуйста, не надо.
— Ты понимаешь, не так ли, что, если бы ты решила бросить меня, перед тобой встала бы цепь выходов.
— Да. Пожалуйста, давай кончим этот разговор, — попросила она.
— Еще одну минуту. — Он повел машину по широкой дуге выезда с автострады на юг, на шоссе к Манхэттену.
— Людей смущает неопределенность жизни. Чем человек логичнее, тем шире у него возможность выбора. Чем беднее интеллект, тем более положительный выбор можно сделать. Твоя беда, как я уже, по-моему, говорил, в том, что ты слишком умна.
— Нет. — Ее дыхание стало прерывистым. Он искоса посмотрел на нее и увидел, что она отвернулась.
— Правду говорят, — произнес он, — что глупые люди всегда могут быть положительными. Они настолько неспособны сделать выбор, что никогда не узнают того, что потеряли. И поэтому они счастливы.
— Но это не… моя беда, — ответила она. Слова вырывались с трудом. Спустя момент он увидел, что она выпрямилась на своем сиденье.
— Тогда что же?
— Ох, ничего грустного.
— Скажи.
— Моя беда, — проговорила она очень быстро, — в том, что я тебя люблю.
Шоссе, перешедшее теперь в Мейджер Диген Экспрессуэй, вело на юг через Бронкс к мосту Трайборо. Они проехали стадион «Янки», на темном неосвещенном корпусе слева от них электрические цифры показали сначала время — 12.27, затем температуру воздуха — 28° [По Фаренгейту, ок.
– 2°С]. Палмер обогнал какую-то машину и помчался вперед. Вскоре он увидел, что спидометр опять показывает 70. Тяжело откинувшись на спинку сиденья, он снизил скорость.
— Боже, — сказал он наконец.
— Дьявол. Это его штучки.
— Его цена довольно-таки высока.
— Грех велик, — ответила она. — Протестанты когда-нибудь влюбляются в людей, в которых им нельзя влюбляться?
— Ответа не будет.
— Я всегда могу спросить какого-нибудь другого протестанта.
— В Нью-Йорке их больше нет.
— Я забыла, — ответила она. — Ну, я просто должна буду…— Она резко махнула рукой. — Я жалею, что сказала тебе. Это потворствование своим желаниям эгоистично. Обычно считают, что влюбленные должны давать, давать, давать. Это не так. Они хватают и тайно накапливают.