Барабаны пустыни

Аль-Куни Ибрагим

— Жажда заставляет человека ощущать тяжесть одежды. Более того, наступает такой момент, когда человек отбрасывает чувство стыда и идет совершенно голым.

Немного помолчав, он продолжал все тем же бесстрастным голосом:

— Жажда лишает человека здравого смысла. Ведь он мог разорвать рубашку, связать лоскуты и опустить их в колодец, чтобы ткань впитала в себя влагу. Однако он сбросил одежду, и в результате оказался перед жестоким выбором: умереть от жажды в двух шагах от колодца или, бросившись в колодец, утонуть в воде. Представляешь, что такое прошагать пятьдесят километров и найти смерть на дне колодца? Он долго боролся за свою жизнь, даже вырыл небольшую яму около колодца.

И бросился в него, лишь когда потерял всякую надежду.

Лейтенант протянул Мисбаху чашечку с чаем, покрытым густой пеной. Мисбах поставил ее перед собой на ковер и продолжал молчать, прижавшись спиной к прохладной стене и прислушиваясь к стрекоту сверчков, доносившемуся с улицы.

— Знаешь, лейтенант, — сказал он вдруг, — я слышал одну историю, которая случилась несколько лет назад в Хамаде Хамра, когда там были засуха и голод. Один бедуин встретил в пустыне разбойника, который захотел отнять у него верблюдицу. Бедуин сказал, что, кроме верблюдицы, у него ничего больше нет. Он пообещал отвести разбойника к богатому человеку, которому нужен был пастух, чтобы пасти его верблюдов и овец. По дороге к дому богатого человека разбойник наступил на мину, оставшуюся в пустыне еще со времен мировой войны. И в душе разбойника проснулись человеческие чувства — он сказал бедуину, чтобы тот спасался. Бедуин, которого удивила человечность разбойника, сказал, что он выроет рядом с ним глубокую яму. Вырыв яму, бедуин велел разбойнику прыгнуть в эту яму, как только сам он отойдет на достаточное расстояние. Когда бедуин скрылся из виду, разбойник бросился в яму. Но осколки мины настигли бедуина и смертельно ранили его. А разбойник не получил даже царапины. Ты меня понимаешь, лейтенант?

— Понимаю… понимаю…

— Невинные люди всегда погибают, а разбойники остаются. Ты понимаешь, лейтенант?

— Понял… понял. Жизнь — она безжалостна, как пустыня. Жизнь — преступление в пустыне. Эта фраза высечена туарегами на скале в их стране. Мне ее перевел один мудрый старый туарег.

Некоторое время Мисбах сидел молча, погруженный в раздумья. И вдруг безмолвие ночи разорвал безумный, неистовый и вместе с тем печальный грохот барабанов.

Вслед за барабанным боем послышались звуки старинной песни, напоминавшей плач… Ее ритм постепенно нарастал. Мисбах слышал, как чьи-то вопли и вздохи вплетаются в пение и бой барабанов. Он сжал уши руками, пытаясь избавиться от этого кошмара.

— Ты слышишь бой барабанов? — спросил он лейтенанта.

— Конечно. Это поют туареги.

— Туареги?

— Туареги собираются каждую пятницу в полночь и поют, пляшут и бьют в барабаны до самого утра. Такой у них обычай.

Лейтенант начал надевать сандалии.

— Тебе надо отдохнуть… завтра предстоит длинный путь.

Он закрыл за собой дверь, а через мгновение послышалось урчание мотора лендровера. Услышав шум удалявшейся машины, Мисбах оделся и вышел из дому.

Между финиковыми пальмами, утопавшими в темноте, были видны очертания кладбища. За песчаным холмом вокруг барабанов женщины в черных одеждах и мужчины в белых чалмах танцевали, вскрикивали, судорожно корчились и ударяли себя кулаками в грудь.

Мисбах присел на корточки на вершине холма и стал наблюдать за их танцем. Он вслушивался в барабанный бой, душераздирающие вопли и песни. Эти звуки разрывали мрачное безмолвие пустыни.

Рано утром Мисбаха разбудил ветер, который ударял в стекла и стучал створками дверей. Мисбах в ожидании сел в холле. Пыль покрыла его волосы, шею, проникла через одежду и осела на теле. Он чувствовал головокружение.

Вскоре появился лейтенант, одетый в летнюю униформу.

— Ты

готов? — спросил он Мисбаха. — Нам надо выехать, пока не разбушевалась буря. Мы должны успеть на самолет, отлетающий после полудня. Я решил тебя отвезти сам.

Лейтенант сел за руль, включил мотор, и лендровер резко рванул с места. В течение четверти часа они не обменялись ни словом. Вдруг лейтенант попросил:

— Сигарету, если позволите…

Мисбах Саид вытащил из кармана пачку сигарет, прикурил одну сигарету для лейтенанта, другую для себя.

— Человек должен уметь наслаждаться всем, — сказал лейтенант, затягиваясь, — Даже курением сигарет.

— Да, человек должен уметь наслаждаться всем, — подтвердил Мисбах и, подражая голосу лейтенанта, добавил: — Даже совершением преступления.

Нижняя губа лейтенанта задрожала, он резко обернулся к Мисбаху:

— Что ты имеешь в виду?

— Ничего.

Лейтенант прибавил скорость. Вновь воцарилось молчание.

Изо всех сил стараясь не выказать волнения, Мисбах неожиданно спросил:

— Почему ты убил его?

— Я не понимаю тебя.

— Нет, ты понимаешь. Вчера жители поселка обо всем мне рассказали, поэтому нет смысла прикидываться непонимающим.

Немного помолчав, лейтенант спросил:

— Жители? Может быть, они рассказали тебе также и о пресловутой вражде между ним и мной?

— Они рассказали мне не только это…

— Я не понимаю тебя.

Наступило напряженное молчание. Вдруг Мисбах Саид судорожным движением вцепился в руку лейтенанта и исступленно закричал:

— Ты понимаешь… понимаешь… понимаешь!..

Лейтенант нажал на тормоз и остановил машину. Он спокойно убрал со своего локтя руку Мисбаха, на его лице не отразилось и тени раздражения.

Песчаная буря усиливалась. Поначалу лейтенант пытался прибавить скорость, но потом решил переждать бурю и остановил машину у обочины. Он достал из кармана пачку сигарет и предложил Мисбаху, но тот с отвращением отказался. Лейтенант закурил сигарету и, выпустив небольшое облачко дыма, сказал спокойно:

— Ты еще не знаешь очень многих вещей…

— Но я знаю многие другие вещи. Достаточно того, что после сегодняшнего дня я буду знать, что страж закона может на виду у всех совершить преступление и спокойно разгуливать на воле.

— Ты считаешь это преступлением?

— Да. Ты мог его спасти.

— Страж закона не должен спасать кого-либо.

— Ты должен, это твоя прямая обязанность.

— Слушай меня внимательно. Человек, избравший жизнь в пустыне, не должен ни на кого полагаться, потому что он не подчиняется ничьей власти. Он пользуется такой полной свободой, что даже не знает, как ею распорядиться: то ли мчаться за газелями, то ли за миражем. Когда он почувствует себя обессиленным и умирающим от жажды, он должен сам себя спасать. Он обязан платить за свою свободу.

Мисбах Саид начал дрожать. Наклонившись к лейтенанту, он спросил:

— Если Джаббур был свободен, то почему он все же пытался опереться на тебя?

— Если ты считаешь, что он подчинялся власти, — сказал лейтенант, — то почему он осмелился поднять голос против меня, перетянуть наивных людей на свою сторону? Он знал, что никто не придет к нему на помощь. Туареги ведь учили его, как жить в этом мире. Он избрал пустыню, и смерть стала платой за свободу. Власть не оберегает тех, кто поднял против нее свой голос, противопоставил себя ей. До тех пор пока власть обеспечивает тебя хлебом, заботится о тебе, оберегает тебя, ты не должен терять головы и во всеуслышание заявлять о своей вражде к ней. Она платит тебе за молчание. Она навсегда покупает твое молчание. Тем, кто избрал свободу, остается лишь искать убежище в пустыне.