Барабаны пустыни
Шрифт:
Говорил я ему тысячу раз: не ввязывайся в политику! От нее одни неприятности. Но он не послушал меня, поступил необдуманно. Да смилуется над ним аллах. А от меня ему — прощение и отпущение грехов на этом свете… На демонстрации тысячи были, а погиб Иса! За что? Прости за дерзкие мысли, о всеведущий, на то — мудрость твоя… Мстить? Но кому? Не один человек, не племя убило Ису. И король не виновен ни в чем, тому есть много доказательств. Ису убило правительство. А что я могу сделать с правительством?
Аллах
Мы вели себя как мужчины в свое время, о сын Саадаллы! Теперь настал ваш черед. Твой отец сражался в горах против итальянцев с винтовкой в руках, а когда его схватили, его убил Грасиани собственной рукой и вздернул потом на виселицу!.. Тебя обманули, сказали, что после пламени остается пепел. Нет, пламя несет за собой горящие угли, и только горящие угли оставляют пепел. Поверь мне!
И я Ису потерял, о сын Саадаллы. Он был единственным моим ребенком. А кто не оставил потомства на этом свете, тот не жил вовсе. Вот ты рискнул всем, что есть у тебя, и пришел, несмотря на полицию и розыски. А зачем? Соболезнованиями Ису не вернешь, так зачем было идти на такой риск?
Абу Шагур принялся бормотать стих из Корана, когда шествие завернуло в одну из главных улиц, ведущих к кладбищу. На тротуаре были повсюду расставлены столы со стаканчиками чая и чашками кофе, с наргиле. Несмотря на уличный шум, Абу Шагур слышал, как кто-то молился о прощении, а кто-то читал короткую суру Корана.
Он бросил взгляд в сторону и увидел закутанного в старый бурнус шейха — тот стоял, прислонившись к стене. Пожилой мужчина, одетый в измазанный глиной костюм цвета хаки, поднялся с тротуара и почтительно поклонился. Стоявший неподалеку европеец снял шляпу и отступил немного назад. А все остальные равнодушно слонялись по тротуару, как будто ничего не произошло. Он опустил голову и углубился в свои мысли…
Когда он вместе с начальником уезда вернулся домой, соболезнующие уже удалились. Но плач не смолкал. На полу корчилась в рыданиях старуха. Он прикрикнул на нее:
— Хватит! Прекрати плакать!
Вздрогнув, она подняла голову и, словно прося о помощи, сдавленно прошептала:
— Сын Саадаллы…
Дядя Абу Шагур обменялся быстрым взглядом с начальником уезда. Брови его поползли вверх, он уже начинал понимать случившееся, когда старуха добавила осипшим от слез голосом:
— Пришли и схватили его… Они избили его, словно ишака, здесь, прямо на моих глазах. Как козла за собой потащили!
Она вновь зарыдала, а дядя Абу Шагур, привалившись к стене, спрашивал себя, плакать ли ему теперь по своему Исе, по сыну Саадаллы или по обоим вместе…
Начальник уезда достал платок, провел им по лбу, будто вытирал пот, и стал разгонять несуществующих мух. Второй раз он уже оказался в неловком положении.
— Может, направим ходатайство?
Абу Шагур тупо уставился на него а не ответил. Это, вероятно, означало то, что он отвергает предложение.
Прощаясь, начальник уезда что-то долго говорил Абу Шагуру, но тот не слушал. Оставшись один, он взял коврик, повернулся в сторону киблы, приготовился к послеполуденной молитве и прочел «Фатиху»…
Закончив молитву, он попросил прощения у аллаха. Он молил всевышнего оградить раба его от шайтана неверного. Потом сел, поджав под себя ноги и перебирая четки. Потер их обеими руками. Вынул носовой платок из кармана. Понюхал толченого табаку. Чихнул три раза. Затем поднялся и засеменил в гостиную. Запах смерти еще не рассеялся там. Снаружи темнело. Торжественная тишина стояла вокруг. Он открыл железный сундук, вынул винтовку. Погладил ее своими искривленными пальцами. Заботливо вытер куском старого муслина. Поколебался — и вставил обойму. Сунул в карман маленькую книжечку Корана, повесил четки на шею, вскинул на плечо винтовку и вышел.
Постоял немного у ограды, прислушался к плачу старухи. Понаблюдал, как солнце окрасилось в багровый цвет и скрылось за горизонтом. Послал проклятие шайтану — про себя и вслух — и пошел по направлению к городу.
Перевод И. Ермакова.
Собаки
Сначала она не обратила на него никакого внимания: так, стоит себе какой-то бездельник. Но, отойдя от парадного подъезда, оглянулась: поджарый уж больно, точно голодный пес… и зубы оскалил… Может, и язык высунет, словно собака, томящаяся от жажды?
Она ждала долго. Маленькая стрелка часиков подбиралась к десяти. Еще не поздно… Ей вспомнилась не затухающая вот уже больше месяца газетная перебранка с транспортной компанией «Наср». Раньше ей казалось, что газеты, как всегда, преувеличивают, а теперь, когда ее автомобильчик пришел в негодность, она убедилась воочию: все верно. А тут еще этот тип сзади — ловелас в нестираной сорочке… Ловелас? Волк уличный, таких здесь на каждом углу встретишь — стены подпирают без цели… И когда они только спят?
Машины вихрем проносятся мимо. Некоторые притормаживают, водители язвят взглядами, мысленно раздевают… От таких она с раздражением отворачивалась. Стоявший у подъезда мужчина подошел ближе, ужалил взглядом в спину. Ехидна!
— Ждать нет смысла… Автобус не придет. Три автобуса сломаны, остальные стали сразу после девяти на площади Революции — дальше не пойдут.
Женщина не обернулась, промолчала. Молчание становилось неловким, и он попытался еще раз:
— У меня друг живет неподалеку… Пойдем к нему, он тебя подвезет. У него есть машина.