Барабаны пустыни
Шрифт:
Перебегая от одного дерева к другому, пробирался он к краю лощины, пока не вышел на стадо. Аллах великий! Какие прекрасные газели! Эти огромные влажные глаза! Ноги тонкие, стройные… Чарующее зрелище! Да, не создал аллах животного более грациозного, чем газель. Так и хочется взять ее на руки, любоваться ее красотой…
Газель… чудное творение аллаха — до чего же она прекрасна! И как это в юности не замечали его глаза такой красоты? Как мог он стрелять в нее?! Г решен, грешен был молодой охотник, что возвращался домой на верблюде с привязанными к седлу бездыханными телами. Или на то воля аллаха, и, желая наказать человека за все его грехи и заблуждения, он дает прозрение рабу своему увидеть все в истинном
Каким слепцом был он в юности, не видел он красоты жизни, не ведал смысла ее! Подошла старость, годы прибавили разума — и тут-то и наказал его аллах, открыв охотнику красоту живой газели и лишив его возможности овладеть этой красотой.
Разве сможет он сейчас выстрелить в эту газель, даже если рука не дрогнет и зоркий глаз не подведет? Разве сможет?
Дома его ждут дети, плачущие от голода.
Отцу невыносимо смотреть на голодных детей. Можно сойти с ума от их плача.
Охотник устроился поудобнее на холмике, слегка возвышавшемся над лощиной Пьяное Око. Направил дуло винтовки на газель с огромными печальными глазами. Задумался на мгновение, охваченный жгучим стыдом, и… нажал на спусковой крючок. Стадо вмиг разлетелось — словно стрелы, пущенные из лука. Он спрыгнул на дно лощины, весь дрожа от нетерпения. «Все мы заблуждаемся… Все мы грешники, нет чистых среди рода людского… Кому право дано в рай стремиться? Тот грешник, кто туда просится! Лжец и обманщик! А я — человек!»
Проклятье газели
На траве, где только что паслось стадо, запеклись следы крови. Пот заливал лоб и щеки охотника, стекал на губы. Капли пота падали на землю, смешиваясь с кровью раненой газели. Он забыл произнести заклинание, когда стрелял. Ведь газели заколдованы тоже. Это великий грех! Если стреляешь в газель, так надо разить ее насмерть и всех ее демонов вместе с нею. А не то проклятье газели будет вечно преследовать тебя, особенно если, нажимая на спусковой крючок, ты забыл произнести имя аллаха. Он знавал одного человека, который ранил беременную самку газели. Им завладели злые духи, и потерял человек разум, умер через три дня.
А другой рассказывал ему, что охотился как-то за газелью с утра до полудня. При каждом выстреле она подпрыгивала в воздух, а потом возвращалась на землю и спокойно щипала траву, нимало не страшась его пуль. Только опустошив патронташ, понял он, что газелью этой владеет шайтан…
Оседлав Рыжего, туарег бросился по кровавым следам за раненой газелью. Пробродил до темноты и спать завалился без ужина — берег воду. Проснулся на заре — и снова в дорогу. В мехах осталось воды на полдня, но он все шел по следу до тех пор, пока не увидел газель, лежащую без движения у подножия горы. Она потеряла много крови, и стадо оставило ее. Он освежевал тушку, припас себе на ужин голову и внутренности.
В ту ночь у него кончилась вода.
Глоток крови
Ему и в голову не пришло сократить длинный путь, заставив Рыжего перейти на бег. Это значило загнать его до смерти.
Ночью он шел пешком, ведя за собой махрийца на поводу, чтобы верблюд набрал сил перед походом под палящим солнцем. На второй день он разорвал в клочья пустые мехи и высосал последние капли из их влажной кожи. На третий день он уже не мог держаться в седле. Собрав последние силы, он спешился и укрылся в тени, которую отбрасывало огромное тело Рыжего, — вокруг не было ничего, кроме песка и мелких камней. А когда-то здесь были горы и скалы. Долго глядел он на пустыню — голую, открытую взору, словно разжатая ладонь.
Полная тишина кругом, все во власти жестокого солнца. Даже мухи не вьются над безжизненным телом газели, привязанным к седлу. Губы пересохли, глотка одеревенела. Сердце маленьким комочком притаилось неизвестно где.
Мысль явилась мгновенно, из небытия, заставив его содрогнуться: «Рыжий!»
Осталось только одно: убить Рыжего и напиться его крови. Он заставил верблюда опуститься на колени, связал ему уздечкой передние ноги. Сделал он это с поразившей его самого решимостью. Безумное это чувство мгновенно подчиняет рассудок во имя желания выжить… желания выжить… Всего лишь один… один глоток крови… больше не нужно. Он потрепал махрийца по шее. Рыжий откинулся, потянулся губами к руке хозяина. Поцеловал ее, словно благословляя. Потом гордо вскинул голову, устремив взгляд к горизонту — туда, где плясал мираж, — и замер, покорный судьбе.
Не в силах вынести этой муки, старый кочевник рухнул на раскаленную землю.
Нож
Он попытался подняться и снова упал лицом вниз, в ноги Рыжему. Руки ушли в раскаленный песок — словно ужаленный тысячью жал, он выдернул их. Обвел глазами вокруг — ничего! Он больше не видел бескрайней пустыни, не видел миража. Что-то мелькало, кружилось перед глазами — серые, мутные пятна. Он вдруг вспомнил. Глоток крови! Она вольется в его вены, вернет ему жизнь… жизнь… жизнь… Цепляясь за Рыжего, туарег немного приподнялся, ухватился за шею верблюда. Обнял его. Рыжий мирно жевал свою жвачку и чмокал губами. Сейчас же! Нельзя больше ждать!
Шея верблюда была открыта и словно ждала, когда в нее вонзится нож.
Он сунул руку в мешок. Ножа не было. Он поискал в кармане, за поясом… Пропал… Потерял… Забыл… Где? О аллах! Он забыл нож там, где сдирал шкуру с газели.
Дорога домой
Вот он, мой грех, мое заблуждение! Можно было просто посмотреть на газель и вернуться. Можно было не стрелять. Или помолиться при этом, по крайней мере произнести имя аллаха! Да, но дети?.. Дома ждут и плачут голодные дети. Разве это мой грех? Разве грешен я в том, что создал аллах прекрасное существо в обличье газели и поселил в нем злых духов? Разве грешен я, человек, в том, что родился в безводной Сахаре и живу охотой? Я никогда не стрелял без нужды!..
Он протянул руки и развязал путы на коленях Рыжего. Не ты первый, кого иссушила пустыня, не ты последний!..
Он больше не боялся солнца. Не боялся жажды, пустыни — ничего не боялся. Последнее, что он увидел, была фигура Рыжего, гордо возвышавшаяся над пустыней. Сильные, стройные ноги верблюда, словно опоры шатра, стояли над головой старого туарега. Рыжий склонился над ним, облизал лоб, обнюхал лицо и одежду. Повернулся, всем телом прикрывая хозяина от лучей беспощадного солнца.
На губах туарега застыли крупицы песка, глаза остекленели. Все вокруг замерло, даже солнце.
«Папа приехал! папа приехал!»
Спустя два дня дети увидели на горизонте движущийся силуэт верблюда. Они бросили игры и с криком помчались навстречу ему, стараясь обогнать друг друга.
Они окружили кольцом величавого махрийца, который проделал такой нелегкий путь и, казалось, ничуть не устал. Он, наверное, ничего и не видел вокруг, кроме бескрайних песков пустыни.
Уздечка была на своем месте и освежеванная тушка газели привязана к седлу… Но само седло пустовало…