Барабаны пустыни
Шрифт:
Господи, как глупо и пошло! Тысячи раз она от знакомых слышала про подобное, а подруги просто все уши прожужжали — делились опытом… Знакомая сцена примелькалась, как карикатуры на последней странице газет, которые муж просматривает за завтраком, попивая кофе. Она поправила часы на запястье: уже десять.
Бездомные кошки перебегают улицу, залезают на мусорные ящики, пробираются то осторожно, крадучись, то мчатся по тротуарам как угорелые. Зеленый и красный свет светофора выключили, остался только желтый. Вспыхнет и погаснет во мраке — словно подмигивает. Жизнь замерла, остановилась — уже не стучат каблуки по мостовой, да и машины все куда-то
Отчаявшись ждать, она повернулась и стала переходить улицу Омара Мухтара. Странно: этот тип не пошел за ней следом…
У подъезда «Банко ди Рома» она услышала их шепот, грязный, липкий. Потом раздались шаги. Она пошла быстрее. Шаги сзади гулко стучали по мостовой. Словно изголодавшееся чудовище гналось за неожиданно подвернувшейся добычей. Шаги все ближе и ближе… Она в панике оглянулась: никого, только черная ночь. Охваченная ужасом, женщина побежала. Скоро у нее перехватило дыхание, ноги стали подкашиваться. Сумочка раскрылась, и из нее вылетели на землю косметика, кошелек с деньгами, конспект лекции на тему об эмансипации ливийской женщины, которую она записала на последнем занятии по социологии. Женщина бежала не оборачиваясь, сжимая в руке пустую сумочку, пока не уткнулась в дверь парфюмерной лавчонки, где еще горел свет. Не переводя дыхания, она влетела в комнату, упала в деревянное кресло. Сердце бешено колотилось. Ей казалось, что она пролетела огромное расстояние со скоростью ифрита Сулеймана. Прямо перед собой она увидела хозяина лавочки, с удивлением и страхом разглядывавшего ее. Наконец он догадался, что произошло, и, не говоря ни слова, принес ей стакан воды. Заметив четки в его руке, она почувствовала облегчение: не перевелось на земле добро, есть еще праведники на свете. Женщина забормотала что-то бессвязное, пытаясь объяснить, как она сюда попала, и вдруг запнулась. Взяла стакан, отпила глоток воды, глубоко вздохнула, переводя дух, и сказала:
— Простите, дядюшка… За мной гонятся.
Лавочник стоял, тупо уставившись на нее. Его молчание стало раздражать ее. Словно прося защиты в последнем прибежище, она повторила:
— Они гнались, они гонятся за мной, я боюсь!
Он развел руками, зазвенев четками в тишине, и спросил:
— Кто гонится, дочка?
— Я не знаю их, они притаились там, в темноте, за лавкой. Они поджидают меня… Помоги, ради аллаха!
Он подошел к двери, выглянул, посмотрел направо, налево и неторопливо вернулся. Женщина поднялась с кресла.
— Слава аллаху, я никого не вижу…
— Но я же слышу, как они там шепчутся!
— Что ты! Садись, голубка, ты устала, и тебе все это привиделось.
Не в силах совладать с собой, она почти закричала:
— Не устала я, они гнались, гнались за мной до самой двери и спрятались вон там, напротив.
Она подошла к стеклянной двери, ткнула пальцем в темноту.
— Они шепчутся, я их вижу там, во тьме.
— Клянусь аллахом, никого там нет. Это тебе мерещится, сядь, отдохни.
— Ты слепец! — все больше нервничая, объясняла женщина. — Я не выдумываю, они гнались за мной! А сейчас прижались к стене, ждут меня. Я их вижу!
У лавочника наконец лопнуло терпение, и он уже с раздражением смотрел на трясущуюся от страха женщину. Со слезами на глазах она произнесла слабым голосом:
— Прости, ради аллаха, я не хотела…
— Ничего, ничего. Отдохни тут и никого не бойся, я рядом… Чай, кофе?
— Нет,
Они помолчали, потом он укоризненно проговорил:
— Нельзя женщинам выходить на улицу так поздно без провожатого.
— Было еще не поздно… Автобус опоздал. Я вышла из дома тети в девять часов. Девять часов — это не поздно…
Лавочник поиграл зернами четок, глаза его, увеличенные толстыми линзами, пробежали по ее фигуре, с головы до ног, словно ощупывали. Только сейчас она заметила, что он в очках: действительно слепой… Старик пододвинул деревянный стул, сел рядом. До этого мгновения она чувствовала себя спокойно в его присутствии, ведь он ей в отцы годится…
— Ты можешь переночевать здесь, милая. У меня еще одна комната.
Он откашлялся и, заметив растущее недоверие в ее глазах, сказал нарочито равнодушным тоном:
— Я постелю себе здесь, в лавке.
Сердце женщины учащенно забилось — вот попалась, как птица в клетку!
— Нет-нет!.. Я должна идти… Меня муж ждет.
Его взгляд разочарованно скользнул по обручальному кольцу у нее на пальце.
— Как хочешь… Я хотел тебе добра, — сказал старик, не сводя с нее взгляда — противного, липкого взгляда ехидны. Пусть извиняется и уходит, раз его предложение ей не по душе. Пусть убирается вон! Прочь к собакам, прижавшимся к стене напротив, грозил его взгляд.
— Вызови полицию, ради аллаха! Я боюсь выходить одна, — наконец выдавила она из себя.
Зрачки его, увеличенные толстыми стеклами очков, продолжали ощупывать, пожирать ее. Птичка, случайно залетевшая в дверь, вот-вот вырвется из клетки, ускользнет, ускользнет навсегда…
— Хорошо, — поколебавшись, сказал он и стал набирать номер.
Машина притормозила в нескольких шагах от дома. Офицер, кажется младший лейтенант, вылез и направился к входу в лавку. Он немного задержался возле двери, суровое выражение на его лице уступило место дружелюбной улыбке. Офицер вошел, взял стул и сел, не дожидаясь приглашения — в собственных владениях можно не стесняться. Вытащив пачку из кармана, он предложил сигарету женщине. Своим решительным отказом закурить она хотела показать ему, что и все другие нескромные предложения она тоже встретит отказом. Она порядочная замужняя женщина, она воспитывалась здесь, в этой стране. В традициях этой страны…
— Нет-нет, спасибо. Я не курю, — проговорила она скороговоркой, словно торопясь выпутаться из силка, стянувшего ее мертвой хваткой.
Улыбка исчезла. Он вытащил из пачки одну сигарету и закурил, совершенно не обращая внимания на хозяина лавки. Он не сводил с нее глаз, пуская тоненькими колечками дым, и долго молчал, прежде чем спросил:
— Где ты живешь?
— На Зеленой горе.
— Хорошо. Поехали.
Лейтенант поднялся, показав всем своим видом, что он официальное лицо, но глаза, горевшие животной похотью, выдавали его, или это ей показалось?
Женщине стало жутко при мысли о таком попутчике. Сбросить, сбросить с себя поскорее этот взгляд, эту накидку из шкуры ехидны или, может, лягушки? Липкую, ядовитую тряпку… Тошнота подкатила к горлу.
— Нет… Прошу вас, вызовите мне лучше такси.
Офицер обменялся взглядом с хозяином лавки. Старик пожал плечами и покачал головой:
— Она сама просила вызвать полицию, спросите.
Офицер перевел взгляд на женщину, потом опять посмотрел на лавочника, еле сдерживая ярость.
— Вызови ей такси! — бросил он повелительным тоном и отвернулся.