Барби. Часть 1
Шрифт:
Всякая шестнадцатилетняя пигалица в Броккенбурге может воспользоваться услугами любого из трактиров, ткнув пальцем в первую попавшуюся ей вывеску, почти ничем не рискуя при этом — ну разве что какой-нибудь пьяный мастеровой задерет ей юбку или слегка потискает в углу. Но раз уж судьбой предначертано тебе за какие-то грехи предков быть ведьмой, приходится подходить к этому вопросу с куда большей предусмотрительностью.
Первые три трактира, чьи вывески попались ей на глаза, Барбаросса вынуждена была пропустить.
Первый из них носил наименование «Чумная Длань», имел подновленную вывеску, основательную дверь и отсутствие блевотины под окнами — верный знак
Барбаросса, вздохнув, вынуждена была отвести взгляд от «Чумной Длани». Она никогда не мнила себя мастером дипломатических маневров, а визит на чужую территорию может быть расценен «стервами» самым неприглядным образом. Вплоть до обнажения ножей, стоит ей только переступить порог. Вера Вариола определенно не будет счастлива, узнав, что сестрица Барби в дополнения ко всем своим сегодняшним подвигам втянула ее в вендетту, спутав сложный расклад карт в тонкой политической игре, которая ведется в Броккенбурге днем и ночью испокон веков.
Барбаросса усмехнулась, ощущая, как ворочаются в брюхе пустые кишки. Она сама приложила немало сил, чтобы ее лицо стало визитной карточкой, предостерегающей всех сук в этом городе от нападения и погружающей их в тревожную задумчивость, и определенно добилась своего. Но иногда эта репутация, заработанная высокой ценой, играла против нее. Что ж, она давно смирилась с мыслью, что это — неизбежная плата, сродни той, что Ад взыскивает с сук вроде нее за право пользование крохой его сил…
Она не станет переживать по этому поводу или корить судьбу. «Каждому свое» — этот девиз, говорят, выложен литерами из закопченной человеческой кости на воротах дворца барона фон Бухенвальда в адских чертогах…
«Жаренный Крот», чья вывеска обнаружилась ниже по улице, в этом отношении был не многим лучше «Чумной Длани». А пожалуй, что и хуже, подумала Барбаросса, разглядывая скверно исполненное кротовье чучело, укрепленное на вывеске. Этот трактир не относился к чьим-то владениям, вокруг него не кипело ссор, но, если память ее не подводила, там частенько столовались девочки из «Милых Кудесниц», причем числом не меньше полудюжины за раз. Вот уж какого дерьма ей точно не хватало.
«Милые Кудесницы» не лезли в политику, мудро оставив эту игру своим старшим, более сведущим, сестрам. Для развлечения им вполне хватало банального триолизма[1], который они истово практиковали в своих домашних оргиях, сдабривая акротомофилией[2] и обычным садизмом. Эти милые шалости, перемежаемые кражами из городских лавок и редкими драками в подворотнях, позволяли им скрашивать учебные будни.
Барбаросса не только не зашла в «Жаренного Крота», но и сочла за лучшее перейти на другую сторону улицы.
Вечно томимые снедающим их любопытством, «кудесницы» тянулись к сплетням, как наркоманы тянутся к «серому пеплу», и иногда переходили допустимые границы, невидимые, но вполне четко обозначенные. В сентябре, когда Котейшество делала свой доклад по спагирии, две потерявших осторожность сучки из этого ковена, принялись вслух строить предположения о сексуальной жизни Котейшества, а также о том, какую роль в ней играет Барбаросса и катцендрауги. Может, они были слишком пьяны, чтобы следить за языками, годными лишь вылизывать друг дружке анусы, а может, надеялись, что Вера Вариола держит своих «батальерок» на надежном поводке.
Им пришлось пожалеть о сказанном.
Неделей позже Барбаросса выследила их обеих. Первую она перехватила сразу после занятий, в кривом переулке позади университета, идеально подходящем для засад, и размолотила ей лицо кастетом до такой степени, что ее собственная сексуальная жизнь на все оставшиеся годы будет связана разве что с пестиком для маслобойни. Ее подругу пришлось выслеживать ночами в Гугенотском квартале, но Барбаросса не чуралась и такой охоты. Она могла быть терпеливой, когда того требовали обстоятельства. Кончилось тем, что она накинула той на шею удавку и сбросила с крыши «Хексенкесселя». Осталась жива, но едва ли когда-нибудь сможет сносно танцевать, вышивать бисером или ходить в туалет без посторонней помощи.
Нет, подумала Барбаросса, отворачиваясь от манящей вывески «Жареного Крота», ей стоит воздержаться от посещения этого заведения по меньшей мере до конца года. «Кудесницы», может, и не славятся как непревзойденные бретерки, но, навалившись толпой, могут порвать ее не хуже своры натасканных псов. В таких местах лучше не показываться, если спину не страхует Гаргулья или Гаррота.
«Медная Голова». Это уже получше. По крайней мере, название было не из числа тех, что она старалась держать в памяти. Скорее всего, ничейная территория, не включенная в угодья враждующих между собой ковенов, тем меньше шансов найти здесь неприятности на свою голову. Однако…
На полпути к двери Барбаросса замедлила шаг, разглядев на стене возле дверного проема небрежно накарябанный печной сажей знак, похожий на указующую вверх стрелку. Это мог быть ничего не обозначающий символ, детская шалость, а мог быть и «тейваз», семнадцатая руна, и тогда…
Барбаросса выругалась сквозь зубы. Эта руна не имела отношения ни к магическому искусству, ни к демоническому наречию, она была частью тайного письма круппелей, при помощи которого они оставляли для своих собратьев условные отметки на заборах и домах Броккенбурга, отмечая опасности и обозначая интересные места.
«Кеназ» в этом тайном письме обыкновенно обозначал опасность — дом нетерпящего круппелей чародея или мощные охранные чары, способные изжечь заживо беспечного урода, осмелившегося вылезти за пределы Круппельзона. «Одал» — источник воды, ручей или колодец. Далеко не все круппели имели привычку пить, но некоторые сохранили ее с тех времен, когда были людьми. «Хагалаз» — укрытие. А «тейваз»…
Этим знаком круппели, не осмеливавшиеся показываться в городе при свете дня, обыкновенно обозначали места, где их терпят, неважно, из жалости или из жадности. Применительно к трактиру, на двери которого Барбаросса обнаружила символ, это могло означать только одно — его хозяин, не считаясь с запретом магистрата, пускает круппелей в свое заведение.