Барби. Часть 1
Шрифт:
Барбаросса рухнула на колени, прижимая руки ко рту — теперь уже не для того, чтобы унять боль, просто рефлекторно. Она ощущала скрежет, с которым ее зубы вырывались наружу, но ничем не могла его унять, как земля не может унять прущих из нее ростков. Один, второй, третий… Мыча от боли, уже не пытаясь сопротивляться, она подставила ладони ко рту — и ощутила, как в них падают зубы. Четыре, пять, шесть…
Это было больно. Это было охерительно больно, больнее чем все то, что ее челюсти доводилось испытать за всю жизнь, но правы мудрецы, утверждающие, что бесконечная боль известна лишь душам, пылающим в Аду. Ее зубы перестали
Их было пять. Она ощупала кусочки, которые стиснули ее ладони. Нет, шесть. Первый зуб, левый верхний резец, она нашла на полу, точно сбежавшую из ожерелья бусину и присоединила к прочим. В ее челюсти осталось шесть отчаянно болящих отверстий, шесть огненных кратеров, к которым невозможно было прикоснуться языком. Шесть маленьких разоренных могил, из которых изъяли все содержимое вплоть до могильного камня.
Какого хера?
Барбаросса подошла к окну, чтобы в свете заходящего солнца разглядеть свои несчастные зубы, лежащие на ладони миниатюрной горкой. Зубы не вылазят сами из челюсти, а если бы вылазили, цирюльники в Броккенбурге остались бы без половины заработка. Барбаросса принялась вертеть их перед глазами все еще дрожащими пальцами, сама не зная, что намеревается разглядеть.
У сук, что падки на опиум и маковое зелье, обычно паршивые зубы, гнилые и серые, как угольки. Такие вылетают из челюсти сами собой, достаточно лишь хорошо приложиться кулаком. Но ее собственные были вполне здоровыми, она имела возможность убедиться в этом, переворачивая их пальцем на ладони. Белые, крупные, как у лошади, они не имели ни единого отверстия, если не считать…
Чтоб меня выдрали раскаленной кочергой, подумала Барбаросса.
Узор. На каждом зубе, покинувшем ее пасть, она разглядела тончайший, будто раскаленной иглой вырезанный, узор из уже знакомых ей символов, похожих на танцующих букашек:
??????????????? 6 ???????????????????????????????
Барбаросса стиснула кулак с такой силой, что зубы впились в ладонь точно мушкетные пули, едва не пронзив кожу.
Во имя чадящих едким дымом угольных ям Кверфурта, не надо иметь на плечах раздувшуюся от мудрости голову вельзера на плечах, чтобы перевести эту дрянь с лаосского или какого там языка на старый добрый остерландих. Цифра шесть, уютно устроившись в этой шеренге насекомых, была достаточно красноречива сама по себе.
Шесть. Шесть часов, сестрица Барби. Сущность, которая отвела тебе срок, чтобы вернуть гомункула, не позабыла о тебе, напротив, посылает гостинцы, точно любящая тетушка. Сперва ожог в виде печати на правой ладони, теперь это… Ух, блядь. Это паскудно. Это в самом деле паскудно.
Стиснув в кулаке зубы, Барбаросса оглянулась, прижавшись спиной к холодному камню. Ее наблюдательная позиция была пуста, насколько вообще может быть пуста каменная каморка на закате солнца. Она не видела ни подозрительных теней,
Барбаросса ощерилась, не замечая того, что ее подбородок перепачкан горячей еще кровью. Может, она не самая прилежная ведьма в университете, но ее чутью могут позавидовать многие товарки, если бы рядом укрывалась какая-то сущность, она наверняка была заметила неладное — может, не ее саму, но ее следы, отпечатывающиеся на грубой ткани мироздания — странные звуки, движения, запахи…
Ничего не было. Ни звуков, ни запахов, ни свечения. Ни хера не было. Одна только терзающая челюсти боль да злое хитиновое жало недоброго предчувствия, пытающееся расколоть грудную клетку изнутри, ноющее где-то между ключиц…
Зубы, стиснутые в мокром от крови кулаке, саднили кожу, но выбросить их она не решилась. Не от сентиментальности, из-за вполне резонных причин. Если кто-то из веселых девчонок Броккенбурга, сведущих в симпатических чарах, найдет их, верно установив хозяйку, то сможет навести порчу — только этих проблем ей и не доставало. Подумав, Барбаросса ссыпала зубы в кошелек, к сиротливо звенящим монетам. Ничего, подумала она, утирая кровь с подбородка, когда мы в следующий раз побеседуем с Бригеллой, я заберу у нее куда больше зубов. Скажем, дюжину для ровного счета. Или две. Я буду забирать у нее зубы пока она не расколется и не расскажет, что за чертовщина тут творится, а потом…
Бригелла!
Прильнув к окну, Барбаросса едва не взвыла от ярости. Камень посреди Чертового Будуара, на котором так удобно устроилась «шутовка», был пуст. Не было видно ее и вокруг, среди одиноких, маячащих в сумерках, фигур. Будуар быстро пустел, холодный вечерний ветер гнал из него прочь не успевших завершить свои дела ведьм, трепля их плащи и зло подстегивая в спины. Довольно, как бы говорил он, убирайтесь прочь отсюда со своими делишками, с дрянными зельями, которые прячете в потайных карманах и грязными слухами, которые перескакивают с языка на язык…
Бригеллы не было. Знать, скользнула прочь, пока она сама выла от боли, воспользовавшись одним из бесчисленных тайных ходов, сейчас уже на полпути к Пьяному Замку, хрен перехватишь, или…
— Подумать только, Барби! Я и не думала, что ты такая романтичная натура.
Барбаросса отскочила от окна, сжимая в руке невесть как выбравшийся из-за голенища нож. Кровь, сделавшаяся сверх жидкой и горячей, ошпарила изнутри продрогшее тело, мгновенно превратив его в изготовившуюся для боя машину, лишь хрустнули коротко суставы да зазвенели натянутые мышцы.
Бригелла улыбалась, глядя на нее. В руках у нее не было оружия, одна только курительная трубка с длинным тонким чубуком, которую она задумчиво крутила в пальцах.
— Ты шпионишь за всеми девчонками в Броккенбурге или только за теми, кто тебе симпатичен? Черт, ты мне польстила! Пожалуй, в следующий раз, когда я стану принимать ванну в лохани, то не стану задергивать штор…
Барбаросса ощутила досаду и злость, двумя остервеневшими псицами терзающими ее требуху. И, кажется, досады даже было больше.