Барби. Часть 1
Шрифт:
Старые солдаты неохотно уходят на покой.
Лихие рейтары, рвущиеся на своих закованных в броню конях на вражеский строй с пистолетами в руках, чтобы совершить свой самоубийственный и дерзкий караколь[9]. Отчаянные мушкетеры, палящие даже тогда, когда обожженные пальцы прилипают к раскаленным стволам их орудий. Нерушимые как скалы, пикинеры, готовые стоять насмерть даже под льющимся с небес адским огнем, насаживая на свои вертела человеческие и лошадиные тела. Дьявольски отважные гренадеры, шагающие прямиком в пекло, сотрясающие устои мироздания грохотом своих пороховых гранат…
Что, если ветхий хозяин гомункула из числа ветеранов? Барбаросса нахмурилась, баюкая «Скромницу» на ладони. В этом случае он может быть совсем не так беспомощен, даже если выглядит сущей развалиной.
Интересно, какую войну этот дряхлый старикашка мог застать? Подумав об этом, Барбаросса едва не фыркнула. Черт, любую из числа тех, что грохотали за последние три с половиной сотни лет, от самого Оффентурена!
Первый Холленкриг восемнадцатого года, распахавший исполинские траншеи от Соммы до Парижа, такие глубокие и страшные, что даже сейчас, много лет спустя, из них сочится ядовитый гной, а в земле копошатся твари, которые когда-то, должно быть, были людьми, но срослись со своими доспехами, превратившись в огромных насекомых с панцирями из ржавых кирас.
Второй Холленкриг, грянувший через двадцать лет после него, обрушивший Лондон и Ковентри в булькающие недра земли, оставивший на месте Царицына один только дюймовый слой пепла, превративший Варшаву в исполинское озеро прозрачной слизи.
А ведь была еще страшная война Судного Дня на востоке, оставившая на месте Мертвого моря кратер глубиной в две мейле[10], на дне которого до сих пор ворочается и страшно кричит что-то огромное, тщетно пытающееся выбраться. Была еще Шестидневная война, после которой Иерусалим превратился в одну исполинскую крепость из стекла и человеческого мяса, внутри которой обитают гигантские железные осы. Еще была Корейская война и полдюжины африканских с разными чудными названиями, и Испанская и Мадагаскарская и…
Нет смысла и пытаться перечислить. Едва только владыка Белиал, явив свою милость, принял под свой протекторат германские земли триста с лишним лет назад, войны бушевали так часто и обильно, что иногда Барбароссе даже казалось, что названия им дают только по той причине, чтобы хоть как-то отличать одну от другой, в противном случае те давно завязались бы в одну исполинскую, пульсирующую отравленной кровью, раковую опухоль.
Война для адских владык была не искусством или ремеслом, как для старых королей, управлявших миром до Оффентурена, всех этих коронованных ничтожеств, мнящих, будто наделены хоть какой-то властью. И даже не наукой или развлечением сродни охоте. Война была их страстью. Единственной страстью, горящей неутолимо и существующей дольше, чем существуют звезды. Каждый жалкий лоскут земли, перепаханный огнем и сталью, трижды отравленный, сожженный и превращенный в прах, служил картой в их древней игре, игре, в которую они, существа обладавшие немыслимым для человека могуществом, играли с рассвета времен — и в которую они будут играть до того момента, пока все сущее в конце концов не окажется сожжено, превращенное в развеянный в пустоте серый пепел.
Правила этой игры были слишком сложны для смертного. Иногда адские владыки бились каждый сам за себя, отчаянно пытаясь оторвать от владений соперника хотя бы лоскут. Иногда сходились в нечестивые альянсы, столь запутанные и хитро устроенные, что были созданы, казалось, лишь для того, чтобы быть разрушенными, породив еще более причудливые дьявольские союзы. Иногда Белиал объединялся со Столасом, чтобы сокрушить своих неуязвимых собратьев — и тогда горы целиком уходили в булькающие недра земли, а моря превращались в лужи зловонной слизи. Иногда вынужден был заключить пакт с Белетом — и тогда земля и все живое на сотни мейле вокруг превращалось в жирный серый тлен, рассыпающийся под пальцами. Иногда, когда дело было особенно скверно, обращался за помощью к Гаапу — и тогда из гниющих лесов выходили существа,
Ни одна из договоренностей не существовала дольше, чем горит свеча. Пакты немедленно нарушались тотчас после заключения, альянсы рассыпались гнилостным тленом, конкордаты и меморандумы неизбежно оборачивались невероятными по сложности сплетения узорами из лжи, а тайные протоколы выбирались из чрев своих еще булькающих предшественников, чтобы сожрать их самих через мгновенье. Многие мелкие войны клокотали годами и даже десятилетиями, точно подземные пожары в угольных шахтах, почти не привлекая к себе внимания, размеренно перемалывая все новые и новые пополнения из людей и адских демонов. Но были и другие, куда как более страшные, случавшиеся тогда, когда четверо верховных адских владык — Белиал, Гаап, Белет и Столас — принимались по-новому делить доставшиеся им паи, вновь и вновь перекраивая земную твердь и оставляя на ней страшные рубцы.
Люди, осмеливавшиеся принять участие в этой забаве всесильных адских владык, умудрившиеся при этом сохранить жизнь, рассудок и хоть какое-то количество плоти на костях, обыкновенно приобретали на память куда больше следов, чем парочка шрамов, которые потом можно будет показывать рдеющим от смущения девицам.
Вспомнить хотя бы гвардию Великого Конде.
Когда в страшном тысяча шестьсот тридцать втором году горящие на кострах ведьмы и колдуны Друденхауса в последнем предсмертном усилии распахнули двери Ада, ознаменовав наступление Оффентурена, Людовик де Бурбон, принц де Конде, герцог де Бурбон, граф де Сансерр, овеянный славой непобедимый полководец, первым сложил свою шпагу к ногам адского владыки Столаса, а вслед за ним присягнули адской мощи и все его войска — пятнадцать тысяч пехоты, шесть с половиной тысяч кавалерии и почти шесть сотен мушкетеров. Впечатленные явленной им мощью Ада, в мгновение ока превратившей двадцатитысячную армию Франсиско де Мело в скопище извивающихся обожженных жуков, узревшие адские легионы, своей поступью превращавшие землю в тлен, воины Великого Конде поспешили последовать примеру своего господина, надеясь и самим обрести частицу адского могущества. Едва ли они предполагали, чем обернется их желание.
Адский владыка Столас, использовав Флейшкрафт, магию плоти, одну из высших наук Ада, взял без малого двадцать тысяч человек из войска Конде — и смешал их воедино, заставив их вместе с их доспехами, лошадьми и телегами срастись в один огромный ком плоти. Это страшное существо размером с гору, ощерившееся тысячей клацающих зубами голов, прозванное Новым Гаргантюа, по меньшей мере еще сорок лет разоряло Арденны, разрушая встреченные деревни и жадно пожирая всех, кто не успел убраться. Обреченное вечно выть от боли и неутолимого голода, оставляющее за собой одни лишь руины, оно нашло свою смерть лишь зимой тысяча шестьсот семьдесят третьего года, когда, осатанев от голода и бескормицы, набросилось на Седанскую крепость и было расстреляно орудиями его гарнизона. Сам Великий Конде, присягнувший Адскому престолу, не разделил участи своего войска. Обласканный владыкой Столасом, сделавшийся его вассалом, он получил от Ада миллион тонн золота и тело гигантского паука из бронзы и вольфрама.
Не легче пришлось и пехотинцам Иоганна Тилли из императорской армии, поспешившими принести присягу адскому владыке, только не Столасу, как армия Великого Конде, а Белиалу. Говорят, им было обещано сделаться ядром его армии из легионов Ада. Если так, этим несчастным суждено было первыми столкнуться с тем, что именуется адской иронией — они сделались не ядром, но ядрами армии Белиала. Еще три дня и три ночи над походным лагерем Иогана Тилли стоял ужасающий гам, пронизанный скрежетом и криками боли — это демоны Белиала, воя от восторга и хохоча, разрывали и рубили несчастных на части, после чего сковывали их изувеченные остатки цепями и заколачивали в пушечные стволы, чтобы потом этими страшными снарядами обстрелять осажденный Мангейм. Вопли живых человеческих ядер, говорят, так повлияли на осажденных, что те предпочли покончить с собой, чем уповать на милость Белиала — милость новых владык к тому моменту уже сделалась всем ясна.