Барби. Часть 1

Соловьев Константин Анатольевич

Обыскивая гостиную в поисках гомункула, переходя от стены к стене и аккуратно маневрируя между предметами мебели, Барбаросса не собиралась тратить время на разглядывание коллекции живописи, но некоторые картинки невольно привлекли ее внимание. Не неказистая порнография, как она сперва было решила, и не дрянные натюрморты, которыми обычно украшают лавки заплывшие жиром бакалейщики. Картинки в доме старого вояки были странного свойства. Не пугающего, а странного.

Здесь не было адских пейзажей, при одном взгляде на которые начинает гудеть в ушах. Не было демонических дворцов, сложенных из столь невозможных геометрических форм, что хочется выцарапать себе глаза. Зато там были другие вещи, которые показались ей странными.

Эти

картины явно были писаны одной кистью, но так бездарно и грубо, будто человеку, державшему эту кисть, куда привычнее было управляться с пушечным банником. Искаженные формы, на корню губящие перспективу, грубые линии, небрежный стиль — даже Саркома в своем блокноте рисовала получше. Однако некоторые картины невольно привлекли ее внимание, пока она шарила взглядом по стенам.

Группа господ с военной выправкой в унтер-офицерских мундирах, стоящие на фоне какого-то месива из волнообразных линий. Месива, которое сперва показалось ей бушующими водами невесть какого океана, но, судя по всему, должно было изображать густой лес. Лица были нарисованы скупо, почти без деталей, зато оружие выписано с большим знанием дела — грозные рейтшверты обнажены и небрежно воткнуты в землю, рукояти выпирающих из-за пояса пистолетов переданы так отчетливо, что можно разобрать чеканку. Где это старикану удалось найти такой лес? Может, он служил в каких-то егерских частях? Нет, это не лес. Мгновением позже Барбаросса распознала в свисающих змееподобных отростках бездарно изображенные лианы. Не лес — джунгли.

На другой картине эти джунгли были охвачены огнем, и тут пламя было передано мастерски, так, что от одного взгляда на оранжевые мазки самой невольно делалось жарко. Господа в унтер-офицерских мундирах и здесь были на переднем плане — катили какие-то бочонки в сторону полыхающего зарева. На железных боках бочек видны были магические символы, добрая половина из которых оказалась Барбароссе незнакома, но и оставшихся было достаточно, чтобы сообразить — в этих бочках не пиво и не бренди. Там внутри сидят заточенные демоны, которых с соблюдением сложнейших ритуалов выпускают на волю, зачем-то обрушивая их огненную ярость, которой можно плавить камень, на джунгли.

Еще одна картинка — сборище желтокожих изможденных людей в лохмотьях, окруженных кольцом из рейтарских пик. Под лохмотьями видны клочья дрянных кольчуг, под ногами валяется оружие, столь же никчемного свойства — примитивные копья, совни из крестьянских кос, обычные топоры, одна на всех архаичная аркебуза с фитилем. Судя по тому, как напряженно глядят в сторону невидимого художника эти люди, как сверкают их глаза исподлобья, это пленные и они не ждут от своей судьбы поблажек.

Еще картинка — группа рейтар на привале. Рейтары все как на подбор молодцеватые, мощные, коротко стриженные, в хорошо подогнанных доспехах, скалят зубы в усмешках, беспечно распахнув забрала, некоторые небрежно держат трубочки для опиума или парочку колесцовых пистолетов на коленях. Доспехи у них чудные — кирасы обильно присыпаны мхом, видно, для маскировки, а на шлемах между защитных сигилов угадываются символы, не имеющие к ним никакого отношения — карточные масти, ругательства, непонятные ей тактические обозначения… У самого ближайшего на кирасе и вовсе красовалась странная гравировка — похожая на птичью лапку печать короля Пурсона, окруженная хорошо читаемыми готическими литерами — «Рожденный убивать». Бессмыслица. Король Пурсон, в отличие от многих своих собратьев, адских владык, никогда не был озабочен искусством войны, напротив, считался одним из самых миролюбивых, ищущим знания и смысл. Если он и убивал кого-то, то только нерадивых учеников и безмозглых невежд. Надпись не имела никого смысла, но…

Барбаросса тряхнула головой, разглядывая картинки. Половина из них не имела никакого смысла.

Следующая картинка, еще менее понятная. Здесь рейтар всего несколько, они идут цепью по какой-то дороге среди размытых

рисовых полей. Перед ними бегут дети, размахивая руками, такие тощие, что кажутся похожими на обезьянок. Одна из них — обнаженная девочка с искаженным ужасом лицом, ее торс и ноги обожжены до того, что кое-где за покровом из вскоробившейся кожи проглядывают грязно-белые, похожие на кусочки оплавленного сахара, кости. Совершенно непонятно, отчего они бегут, если не вглядываться в задний план, густо затянутый дымом. Там, среди огненных сполохов, можно разглядеть силуэт, и силуэт страшный — огромный, как скала, усеянный щупальцами, фурункулами и клешнями, изливающий на землю потоки горящей в воздухе крови…

Люфтфестунг, мгновенно определила Барбаросса, опасливо глядя на картинку. Один из самых яростных палачей адских чертогов. Пятьдесят второй в своем адском роду, уже двести лет верно служащий императору и получающий за это огромную мзду, обыкновенно — сырым мясом. Где это он резвится, хотела бы я знать?..

Еще картинка — какой-то рейтар в плакарте и кирасе, но без шлема, прижимает громоздкий колесцовый пистолет к голове крестьянина, тот зажмурился и жалобно выпятил губы — ожидает выстрела. Еще картинка — горящая деревенька в джунглях, окруженная бронированными аутовагенами, раскрашенными, точно шершни, черно-желтыми полосами саксонской армии. Еще картинка…

Большую часть из них Барбаросса пропускала, не хотелось разбирать эту скверно написанную дрянь. Но некоторые были хороши — по-настоящему хороши. На одной из картинок она обнаружила самый настоящий вендельфлюгель, изображенный к тому же не только тщательно, но и с большим вниманием к деталям, вплоть до бронзовых шляпок заклепок на его огромном, из обоженного шипастого металла, корпусе.

Вендельфлюгель не выглядел ни грациозным, ни опасным. Насытившись обильной пищей, он сыто дремал в тени пальм и походил на опрокинутую ветряную мельницу с нелепо задранными лопастями, но Барбаросса знала, сколько в этом существе сдерживаемой мощи и неутолимого голода. Оно не только способно легко парить в небесах, но и пикировать с умопомрачительной скоростью, на которую не способны даже гарпии, а еще — высыпать на землю столько гудящего адского огня, что на месте джунглей останется огромный, выжженный до спекшегося шлака ожог, на котором еще сорок лет не будут расти даже сорняки…

Серьезная, боевая машина. Но, как и все адские машины, требует щедрой платы за свои услуги. Говорят, вечно голодные демоны, заточенные в ее стальном теле, так алчны, что во время полета заживо поедают управляющего машиной возницу, отщипывая от него кусочки мяса. Говорят также, их аппетит так велик, что когда переживших пять полетов награждают орденом, приходится выносить его на подушечке, а не прикалывать к мундиру — очень уж дребезжит этот кусок меди от соприкосновения с почти лишенными мяса костьми…

А старичок-то не так и прост, подумала Барбаросса, не без восхищения разглядывая нарисованный вендельфлюгель. Может, и не первый рубака, но, видно, по юности пороху нюхнуть успел. Тогда тем более странно, отчего на стенах нет орденов и почетных грамот — старые рубаки обыкновенно коллекционируют их еще с большим пылом, чем портовые шлюхи — насекомых у себя на лобке.

Гомункул, одернула себя Барбаросса, отворачиваясь от чертовых картинок.

Ей нужен чертов гомункул и только. И когда она найдет его…

Барбаросса замерла, потому что взгляд ее как раз в этот миг уперся в пузатую банку, стоящую на невысоком кофейном столике в дальнем углу комнаты. Дьявол. Не в тайнике каком-нибудь — на самом видном месте. Она бы сразу заметила ее, если бы сперва не осторожничала, опасаясь несуществующего охранного демона, а после не принялась из любопытства разглядывать стариковские картинки…

Лишь бы не было ошибки, лишь бы не оказалось, что гомункул давно издох потому что старый маразматик кормил его искрошенной штукатуркой или солью, и теперь медленно разлагается в своем сосуде…