Бархатная Принцесса
Шрифт:
И что-то во мне противно сдавлено ноет. Так, что сердце вдруг заходится за ребрами, и я, чтобы не упасть, хватаюсь скрюченными пальцами за тумбочку. Перевожу дыхание, считаю до пяти, а потом — дальше, пока не приходит спасительное облегчение.
Это все возраст, наверное. В тридцать сердце может шалить, я знаю. Мама умерла в сорок два, потому что была сердечницей. А вскоре и отец следом. Не думала, что так бывает, чтобы здоровы сильный мужчина за три месяца сгорел от тоски. Он просто высох и все, а потом вдруг однажды слег в постель — и уже больше
Я смотрю на тяжелую дверь и пытаюсь угадать, что происходит? Анализирую всю произошедшее с самого начала, вспоминаю, каким взглядом муж провел Кая, как скрипнул зубами, как молча стерпел унизительный удар.
Телефон некстати пищит в руке. Анжела напоминает, что у нас через час онлайн совещание, а я до сих пор не согласовала перечень вопросов. В последний раз оглядываюсь на дверь, пытаюсь поймать отголосок странной тревоги, но… тихо. Показалось. Глупая, придумала непонятно что, испугала саму себя. Это же Олег. Мой Олег, а не какой-то там… «крестный отец».
Кручусь, как белка в колесе. Совещание проходит в штатном режиме, но меня подкашивает жуткая головная боль, такая едкая, что не спасают даже две таблетки аспирина. Потом иду разбирать наши с Олегом чемоданы, выкладываю на стол сувениры, обещая себе завтра же все оформить в красивые подарочные коробки. Малышка моей подруги Евы наверняка будет рада погремушке из кокосовой скорлупы. Сжимаюсь вся сразу, стоит подумать о том, как вкусно пахнет маленькая Хабиби: детской присыпкой, шампунем и каким-то своим неповторимым запахом маленького человечка. И внутренности снова обжигает боль. Потому что я — пустая, как выгнивший изнутри орех. Кто-то скажет — ерунда какая. Можно жить для себя, в свое удовольствие, наслаждаться миром, летать в Париж и Вену, на Мальдивы и в Таиланд. Что не в детях счастье, и вообще сейчас можно быть «чайлдфри». Но я так не могу… Я просто не могу больше без слез смотреть на распашонки в витринах детских магазинов и улыбаться через силу, когда вижу в инстаграмме очередное беременное фото своей школьной подруги.
Прячусь в душе, когда Олег приходит в комнату, чтобы сменить рубашку. Тема детей до сих пор болезненная для нас. Еще семь лет назад врачи поставили Олегу диагноз: бесплодие. И до моего появления он даже не думал о том, чтобы снова стать отцом, потому что давно вышел из возраста, когда приятно не спать ночами и стыдно быть «престарелым отцом, который не может погонять с сыном мяч на детской площадке». Но он согласился рассмотреть возможные варианты, ведь таким было мое условие. Мы договорились остановиться на суррогатном материнстве. В перспективе. Через пару лет.
Я быстро принимаю душ, сушу волосы и выхожу к мужу уже обновленная, улыбающаяся. Хочу, чтобы он всегда видел меня такой, чтобы хотел ко мне прикасаться, даже случайно скользить пальцами по моей руке, обозначая свое присутствие.
— Все хорошо? — спрашиваю, забираясь с коленями на кровать, чтобы размять его напряженные плечи. Олег стаскивает рубашку, вздыхает, когда я прощупываю позвонки.
— Не о чем беспокоится, родная. —
Я сглатываю свое невысказанное предложение побыть сегодня вдвоем, вдруг вспомнив, почему мы уехали с курорта на день раньше. У Олега дела, работа, бизнес, контракты и партнеры. Его мир не делает остановок и не берет пауз, и вряд ли пощадит меня, если я случайным сучком влезу в механические шестерни.
— Тогда поеду в студию, — говорю спиной.
— Я поздно вернусь. — Олег снова рядом, целует плечо, поглаживая меня по бедру каким-то своим особенным, хозяйским жестом. — Не обижайся, родная. Завтра — весь твой.
«Завтра» — это вся наша жизнь.
Глава седьмая: Кай
Ляля бежит за мной, словно собачонка. Хватает за руки, что-то булькает заплаканным голосом в сопливый нос. В этот момент я ненавижу ее и себя. Но себя больше, потому что я наломал дров. Хотел доказать этим сраным небожителям, что меня нельзя измерить денежными знаками, а в итоге связался с женщиной, которую не хочу видеть в своей жизни ни сейчас, ни потом. И осознание сделанной ошибки наотмашь лупит кувалдой куда-то в затылок, заставляя морщиться от несуществующей боли и через слово матерится.
Я иду через калитку на улицу, почти уверенный, что сейчас меня догонят, скрутят и по-тихому пристрелят где-то на этой безразмерной территории. И никто ничего не узнает. Но мне ни хуя не страшно, потому что я видел смерть. Видел, как убивают, и убивал сам. Потому что нет в мире ничего более отстойного, чем война за чужой капитал, и нет более беспощадных ублюдков, которые нанимаются на эту войну палачами.
— Кай! — Ляля хватает меня за локоть, и я рефлекторно чуть не толкаю ее в ответ. Ко мне нельзя вот так, сзади и с разбега. — Пожалуйста, Кай!
Но я не останавливаюсь, только ускоряю шаг, на ходу выуживая из кармана зажигалку и закуривая единственную сигарету. Дым наполняет легкие, выгребает злость будто ковшом, и я с облегчением выпускаю его наружу. Еще пара глубоких затяжек — и можно притормозить. Ляля, запыхавшись, подбегает следом, виснет на мне, рыдая в плечо. Противно-липкая, отчего-то громоздкая, словно перезревшая и размягченная груша.
— Зачем ты так с ним?! — тут же взрывается упреком. Слез, как и не было, карие глаза горят злостью. — Я же просила держать рот на замке!
Вот поэтому ни о каких «нас» не может быть и речи, потому что у нее есть лишь ее в задницу поцелованное «Я».
— Пошла ты на хуй! — ору в ее перекошенное лицо. — Вали к папаше!
Она пытается дать мне пощечину, но я легко отбиваю ее руку и на всякий случай делаю шаг назад, потому что она попробует снова, а я, каким бы придурком ни был, никогда не ударю женщину даже если она, как распоследняя сука, сама лезет в драку.
— Кай! — Она машет кулаками с таким остервенением, что становится почти смешно. — Ты мудак! Ненавижу тебя! Чтоб ты сдох! Придурок! Тварь! Урок!