Барин-Шабарин 3
Шрифт:
Ну, что может дать дворянам молодой, а посему абсолютно неразумный помещик, который ранее только лишь позорил своё имя? Впрочем, дядюшке виднее, а он когда они приехали из поместья домой, всё говорил, что Шабарин сделал то, на что мало кто вовсе способен. Лиза же, понимая, что несколько увлеклась Шабариным, старалась как можно быстрее прогнать все мысли о молодом помещике, а потому выискивала развлечения.
Как же она готовилась к этому балу! Сколь многого она ждала от такого мероприятия! И… её особо ничего не впечатлило. Вот она, молодая, красивая, жемчужина всего этого приёма, и вот — весь этот приём… Кажется крайне скучным, перекусить вовсе нечего и негде попить воды, а погода
Однако, не всё так было скверно. Насколько же понравились Елизавете Дмитриевне мужчины в мундирах! Мужчина — это защитник, это — сила, олицетворение некой абсолютной мужественности, которая не может быть без того, чтобы мужчина носил мундир. К такому выводу пришла молодая девушка, впервые увидев такое скопление бравых мужчин.
— Сударыня, позвольте вас ангажировать, — высокий флотский лейтенант лихо прищелкнул каблуками и резко поклонился.
Перед Елизаветой Дмитриевной предстал не какой-то там слащавый юнец, она видела статного мужчину лет тридцати со взглядом всезнающего мудреца. И Лиза не сочла этот взгляд самовлюбленным, взглядом человека, считающего себя умнее других, присвоившего право вводить в заблуждение, а порой, так и откровенно лгать. Она не увидела в лейтенанте ни похотливого блеска в глазах, который этот великовозрастный повеса Печкуров не умел скрыть, когда нацеливался на очередную свою жертву. Девушка хотела видеть прекрасного кавалера и рыцаря, и она увидела это.
Перед ней стоял красавец-мужчина в идеально подогнанном мундире, тот, который равняет свои усы исключительно у цирюльника, причём не у абы какого, а у лучшего в городе. И она словно бы видела, как он ведёт свой корабль во славу императора и России в бой. И это было так волнительно…
Елизавета Дмитриевна восхищалась морскими офицерами. Ведь им приходится вести бой в море, откуда спасения нет. Если корабль пойдёт ко дну, то, даже не получив ранения, по мнению женщины, выжить было никак невозможно.
И как такому сыну Великого Отечества отказать в танце? Елизавета Дмитриевна никогда бы себе такого не позволила. Она считала себя воспитанной и принципиальной девушкой, любящей Родину. Она никогда не станет оказывать знаки внимания тем, кто этого не достоин, а уважать и военных, и флотских её воспитывали с детства.
— Прошу простить меня, сударь, но вы не представились, и, как и положено по этикету, я, конечно же, не одна, — сказала Елизавета и чуть повернулась в сторону, указывая на своего дядюшку.
Алексей Михайлович Алексеев стоял шагах в четырёх от своей племянницы и живо обсуждал с одним капитаном второго ранга возможные поставки продовольствия в Севастополь. Это для Елизаветы Дмитриевны балы — развлечение или, как она себе мнила, — экзамен на зрелость. А вот Алексеев работал. Он приехал не развлекаться, а заключать договора.
— С кем имею честь, милостивый государь? — строго спросил Алексей Михайлович, заметив, наконец, что к его племяннице подошёл морской офицер.
— Александр Николаевич Печкуров, лейтенант флота Его Императорского Величества, — вновь залихватски представился кавалер. — Могу ли я, господин Алексеев, ангажировать вашу племянницу Елизавету Дмитриевну?
Алексеев удивился. Ему ранее не представляли этого офицера, но он, Печкуров, прекрасно, однако, знает, что Алексеев здесь с племянницей, наводил справки, наверное. Однако, возможно, пока он был увлечён разговором о своих делах, Лизонька успела пообщаться с этим на вид достойным офицером.
—
И уже этот выезд из поместья принёс свои достаточно ощутимые результаты. Ещё несколько месяцев назад было совершенно непонятно, кого бы определить Лизе в мужья, и кандидатура Миклашевского выглядела наиболее предпочитаемой, при этом не столь выгодной, по той причине, что у Алексеевых с Миклошевскими и так дела идут неплохо. А теперь товар, как бы это ни представлялось завуалировано, но Елизавета составляла для своего дядюшки именно что весьма ликвидный товар, уже имеет своего покупателя. Это Шабарин. Однако Алексею Михайловичу хотелось устроить что-то вроде аукциона, посмотреть, какие ещё есть возможности, чтобы утвердиться в выгодности сделки. И, мало ли, может, как раз Печкуров будет тем вторым претендентом на руку красавицы Лизы.
Все эти мысли проносились в голове у Алексеева, и думал он исключительно в рациональном, даже коммерческом направлении. А вот симпатичная головка Елизаветы Дмитриевны нынче так и стремилась предаться эмоциям. Она убеждала себя, что умная женщина пугает женихов, что нужно учиться все же наслаждаться моментом.
И вот девушка парила в вихре вальса, её голова слегка кружилась и отказывалась в привычной для девушки манере рационально размышлять. Наконец она в полной мере может показать результат всех тех занятий танцами, которые девице преподавал стараниями дяди француз, скверный на вид, но танцор отменный.
Девушка, в отличие от многих девиц, не впадавших в излишний романтизм и сентиментализм, сегодня в первый раз захотела отдаться чувствам. Лиза, с присущим ей рациональным мышлением, словно учёный, желающий разобраться в сложной научной проблеме, искала ответ на вопрос: что есть такое любовь, почему многие сходят от любви с ума, так много говорят о ней, поют и пишут? Вот и она сегодня, как убеждала себя, совершает эксперимент: способна ли любить.
— Не сердитесь, прелестная Лиза, но я уже немало знаю о вас, — пока Елизавета Дмитриевна прислушивалась к своим эмоциям, отключая разум, Печкуров искал возможность с ней поговорить.
Лиза отмечала, что она сейчас в сильных мужских руках, что чувствует себя защищённой, нужной. Все её детские страхи, обиды, вся недолюбленность родителями, которых, при всём стремлении, так и не смог заменить дядюшка, всё это начинало будоражить сознание девушки. Все же она умеет испытывать яркие эмоции.
— Вы стали бы жемчужиной Петербурга, там такой искренней и чистой красоты я не встречал даже на императорских балах, — продолжал лить елей в уши девушки Печкуров.
— А вы бывали на балах в Петербурге? — спросила Елизавета Дмитриевна, для которой бал в присутствии Его Императорского Величества казался недостижимой сказкой.
— Я, смею заметить, милая Лиза, позвольте мне вас так называть, я потомственный офицер, а ещё у моего батюшки, к слову, весьма престарелого, более двух тысяч душ, а имения наши под Москвой и Петербургом, — не стесняясь, лгал Печкуров. — Так что наша фамилия… Не скажу, что часто, но мы бываем на приемах высшего света.
Александр Николаевич крайне умело лгал. Он всегда к вранью примешивал толику истины, и сложно становилось понять, где же ложь, а где правда.
Во-первых, и вправду он был сыном генерал-майора Печкурова, однако четвёртым по счёту. Несмотря на то, что земель и крепостных душ у семьи было более чем достаточно — но, конечно же, не две тысячи, а гораздо меньше, однако имения были не заброшены, а вполне развиты. Старший и средний сын генерала помогали своему отцу по хозяйству, в то время, как третий и четвертый сыновья служили.