Барин-Шабарин
Шрифт:
– Пять тысяч на карту тебе кину, – вырвалось у меня.
Наверное, нервное.
Но фраза, очевидно не имевшая здесь никакого смысла, внезапно возымела положительный эффект. Бандиты чуть попятились, решив, что я окончательно сошел с ума и упоминаю какую-то карту с тысячами. Это дало мне время так же осознать, что деньги тут совсем иные. Какой период Российской империи ни возьми, там рубль стоит больше, чем когда-либо после революции. И тысяча триста с лишним рублей – это… Дохрена!
– Ты голову не дури, Шабарин, знаем мы твои уловки прохвоста. Деньги
– Понтер, так она же заложена, как и все остальное. Нам же пристав документы показывал, – это третий бандит высказался.
– Заткнись! – прошипел лысый, как будто его подельник только что рассказал ужасную тайну.
Лучше бы третий молчал – для моих недругов, то есть, это было бы лучше. А для меня прозвучала новая информация. Оказывается, есть некий пристав, который выдал бандитам всю подноготную по мне. Коррупция, чтоб её, ни в каком веке неискоренима!
А ещё можно понять, что картина заинтересовала бандитов. И это хорошо. Психология подобных конфликтов, когда одна сторона, ранее бывшая агрессивной, вынуждена подчиняться другой, требует компромисса. Это так называемое «сохранение лица». Ну не может просто так свалить Понтер и трое его подельников. Это урон авторитету. Так что нужно дать им возможность уйти с неким хабаром, иначе эти переговоры не только затянутся, но могут стать уж вовсе непредсказуемыми.
– Да это же перо самого маэстро… Этого… – я вспоминал, кто из русских живописцев мог бы написать такое убожество.
Но никого из елизаветинского и екатерининского барокко не вспомнил. Да и картина не того времени. Из тех же художников, кого называл, показывая свою якобы ученость, Понтер, не было художников, что взялись бы за такую пошлость, поэтому…
– Маэстро Дональда Блокчейна! Сейчас на выставках такие полотнища стоят ого-го как много, – веселился я, при этом сохраняя серьезное выражение лица.
Мужики недоуменно посмотрели на Понтера. Видимо, вожак был у них еще и за искусствоведа.
– Ты хотел сказать, что это работа Кипренского? – подбоченившись, всматриваясь в композицию из голой бабы и ангелочка, сказал лысый.
Сейчас он выглядел, как человек, который смотрит на вывеску «туалет» и не может понять, это ультрасовременное искусство – или можно все же сходить по нужде. Правда при таких сомнениях главную роль играет желание. Если оно поистине велико, то уже не столь важно: экспонат это, или все же туалет.
– Он самый, это перо Кипренского. Я не могу спорить со знающим человеком, – сказал я, решив польстить Понтеру.
Если хвалёная психология не врет, а меня на обучении по программе «Время героев» убеждали, что это наука точная, то сейчас лысый может даже оказаться мне благодарным за лесть. Вместе с тем должна прозвучать и сумма за это весьма спорное творение неизвестного горе-художника. Сколько? Нельзя перебивать сумму долга, но и продешевить – также не с руки.
– Больше пятисот рублей стоит, – сказал я наугад цену.
– Брешет,
Лысый еще раз посмотрел на «шедевр» и выдал свое «экспертное» заключение.
– Столько, может, и не стоит, но около того – выдал Понтер. – Учтем ее за беспокойство.
– Нет, ну так не пойдет! – решил я чуть поторговаться.
На самом деле я готов картину отдать и бесплатно, чтобы только оставили меня в покое. Но просто так отдать творение самого Дональда Блокчейна, или кого там еще? Нетушки! Потому начался торг. Сошлись на том, что двести рублей мне прощается. И то хлеб.
– Художником может быть и кто из известных французов. Небось это твой дед, баря, с Парижу привез в наполеоновскую. Славные у тебя были дед да батька. В кого ты такой, выродок? – пожурил меня вожак бандитов.
– Выражения выбирай! – сказал я и вновь направил пистолет в сторону лысого.
Бандос – ещё и патриот? Вот это номер. Промелькнуло даже уважение, правда, быстро испарилось. Но информация, полученная вот так неожиданно, полезна и важна. Значит, дед Наполеона гнал? А где он, дед? Помер? Так какой же нынче год? Середина – вторая половина девятнадцатого века?
– Беру картину, а ты через три седмицы чтоб с деньгами был в Ростове. Аль снова прятаться станешь? – сказал Понтер, снимания картину и обнажая трещину на стене.
Все же какая тут бесхозяйственность!
– Не стану прятаться, – сказал как отрезал я.
«А кто кому должен, мы ещё разберёмся!» – промелькнули мысли, но я не стал их озвучивать и обострять обстановку.
Нужно вначале понять, что мне делать со всем этим… Со своим странным воскрешением, со своим новым телом, с хозяйством. Оно же у меня есть? Если я барин, значит, поместье имеется? Привести следует мысли в порядок да освоиться.
Я вновь поднял пистолет.
– А теперь, господа, я вас более не задерживаю. Но знайте, что оружие я, считай, купил у вас за картину, – сказал я, показывая пистолетом на выход.
Бандиты переглянулись, не решаясь уходить. Я что-то должен еще сделать, сказать? В дверях я увидел силуэт мужика. Было видно, что он уже не первый раз делает шаг, чтобы войти в комнату, но сразу же отступает. Ну так не каждый зайдет в помещение, где только что звучал выстрел.
– Эй, кто там у дверей? Зайди! – выкрикнул я.
Нерешительно, переминаясь с ноги на ногу, с опущенными глазами и чуть сгорбленно, вошел мужик, как по мне, так прилично одетый. По крайней мере, это был костюм в одном тоне, а не с цветочками и в разных цветах.
– Господа, я испросить пришел. Вам же оно как обычно? Банька уже истоплена, стол накрыт, не обессудьте, господа, но нынче не богаты на дорогие кушания. Что Бог послал, – подрагивающим голосом говорил вошедший. – Штоф хлебного вина, как полагается, поставил.
– На том и порешили. Вот баньку примем, согреемся как следует, твоих сералек пожмем, да и в путь, – сказал Понтер и уже обратился с своим подельникам: – Все, расход, в баню!