Барочные жемчужины Новороссии
Шрифт:
— Что это вы евреев защищаете? — вступил в разговор третий участник спора.
— Никого я не защищаю!
— Защищаете! — воскликнул «жилет».
— Мне дела нет до евреев! Они здесь никто! Жалкие торговцы-разносчики лимонов на Старом базаре!
Тут я еле сдержался, чтобы не рассмеяться.
Вот бы он удивился… Да что он? Все они ошалели бы, подойди я к ним сейчас и расскажи, что те, кого они сейчас считают никем, с годами — станут всем. Что наступят такие времена, когда Одессу все будут воспринимать в первую очередь, как еврейский город. А, впрочем, не
Между тем оратор продолжал свою наполненную страстью речь:
— Просто я не хочу, чтобы в нашем славном новом доме завелась старая плесень. Нечему нам у турок учиться! Ни погромам, ни чему было еще! Даже про фески следует забыть, как господину за соседним столом, — он кивнул в мою сторону.
Вот, что вы к клаку этому прикопались и фески ругаете? Мне моя боснийская фесочка куда более к лицу и удобна. Решено: к черту клак!
— И что тебя так развеселило, красавчик? — раздался сбоку звонкий насмешливый девичий голос.
[1] Город Модика, провинция Рогуза, славился своим шоколадом, на пару веков обогнав Швейцарию в производстве южноамериканского лакомства. Топили там шоколадные бобы при более низкой температуре, чем принято сегодня, поэтому на вкус сицилийский шоколад отличался от современного, будто в него песку добавили.
Глава 4
Адаша и позорные столбы
Как и подавляющее большинство людей в такой ситуации, я вздрогнул от неожиданности. Улыбка тут же сошла с моего лица. Я обернулся к обладательнице насмешливого голоса.
Даже сидя, я практически был вровень с девушкой, которая незаметно подошла сбоку, и теперь, не стесняясь, не скрывая ни озорной улыбки, ни своего любопытства, внимательно рассматривала меня с ног до головы.
— Напугала? — спросила, продолжая веселиться.
«Экая дерзкая!» — подумал я.
— Напугала! — признался я, улыбнувшись.
— Не бойся, я не страшная! — усмехнулась девица.
«А это уже становится все интересней и занимательней!»
Моё тут же проснувшееся любопытство по отношению к девице после её очередного заявления, можно было понять. Дело в том, что она хоть и не была страшной, но уж точно любой человек, её увидевший и разглядевший — и не важно, был бы это мужчина или женщина, — не сговариваясь, единогласно определили бы её «некрасивой». И если девушка позволяет себе говорить о себе так, то она отдает себе отчет в том, что некрасива. Это, во-первых. А, во-вторых, понимая свою неприглядность, она не стыдится её: ну, уродилась такой — что поделаешь, приняла и живу дальше.
— Смотри-ка, опять улыбаешься! — девушка увидела вновь родившуюся мою улыбку, следствие моих мыслей. — Развеселила?
— Ты дашь мне опомниться? — взмолился я.
— Да.
Неожиданно она покорно вздохнула, опустила голову и уже всей позой изображала эту самую покорность. Изображала чуть более секунды. Опять напугала, резко вскинув голову.
— Опомнился?
Здесь уже удержаться не было сил: я рассмеялся. Девушка
— Я — Адония! — представилась, когда мы отсмеялись.
— Коста!
— И откуда ты к нам явился, красивый такой?
— А с чего ты взяла, что я откуда-то явился? За всю Одессу знаешь?
— За всю, не всю… — Адония не среагировала на речевую нелепость, от которой я не удержался, — но бесплатно тебя накормлю, если выяснится, что ты местный и здесь давно. Так что? Я проиграла обед?
— Нет! — я поднял обе руки. — Так заметно, что я новенький в этом городе?
— Мне, да! — улыбнулась Адония.
— Ну, значит, придется заплатить за обед! — притворно вздохнул я.
— Что хочешь? — и, не давая мне опомниться, Адония затараторила. — Баранина, тушеная в вине, поросенок с вертела, меланжаны по-гречески…
— Можно — мусаку?
Не думал, что, попросив самое обыденное для греков блюдо, я в первый раз перетащу маленькую чертовку на свою территорию, где она растеряется.
— Мусаку? — переспросила.
— Ну, да, мусаку… — повторил я как нечто само собой разумеющееся.
— Это что за…?
— Ты не знаешь?! — упивался я её растерянностью
— Нет, — признала она своё поражение.
— Нууу… — только она собралась тряхнуть челкой, я поцокал языком, выражая недоумение гастрономической безграмотности. — Это такая запеканка с баклажанами, мясом и помидорами.
— А! — тут же обрадовалась Адония, даже выдохнула с облегчением. — Помидоры!
Она так произнесла «помидоры», будто речь шла о корне женьшеня, килограмм которого я потребовал порубать себе в салат.
— Что помидоры?!
— Здесь о них лучше старайся меньше думать.
— Это еще почему?
— Вот, видишь, — Адония была рада, что вернула прежнюю расстановку сил в нашем диалоге, — поэтому ты и новичок, что не знаешь, что здесь у нас помидоры — большая редкость. Их маленькими партиями везут из Италии. И, поверь, не для того, чтобы ты извел их на свою запеканку!
В конце не удержалась, фыркнула. Я замялся.
— Так что… — тут она сделала паузу, и я внутренне был готов, что услышу сейчас привычное современному уху «не выпендривайся», — спрашиваю еще раз: баранина или свинина?
— Я доверюсь твоему вкусу! — склонил голову, отсекая все споры.
Адония оценила мою покорность и, в большей степени, полагаю, выказанную ей высокую оценку её женской сущности. Не удержалась, чуть залилась краской, быстро развернулась, заскакала между столиками.
Как бы я ни хотел придумать какое-то определение для неё, сейчас изящно обходившей препятствия в виде столов, стульев, посетителей, все равно, ничего, кроме «горной козочки», в голову не пришло. Штампы, штампы… С другой стороны, штампами стали, потому что проверены веками. Чего уж выпендриваться и придумывать что-либо другое?! Козочка по внешнему виду — маленькая, легкая, прыгучая… И по характеру — веселая, озорная. Только сейчас я заметил, что Адония была еще и босиком. Тут уж вопрос закрылся окончательно: козочка и есть!