Барочные жемчужины Новороссии
Шрифт:
Тут я не кривил душой нисколько. Как можно кривить, когда такая гора — с плеч!
— Да, тебе повезло! — Адония приняла моё восхищение. — Тогда, третьего дня в полдень, можете заселиться. Запомни адрес — Красный переулок.
— Спасибо! А… — я был готов выразить некое сомнение.
— Что? — Адония по привычке не дала мне договорить, не готовая пожертвовать своим «триумфом».
— Отец и братья будут согласны?
— Конечно! — фыркнула «козочка». — Рады будут, что я так быстро нашла жильцов. Лишние деньги, сам знаешь…
— Да, да! —
Спрашивая, я уже вытащил золотой пятирублевик.
— Ты что?! — Адония даже в лице изменилась. — Спрячь немедленно! Такие деньги! И никогда, слышишь, никогда, в нашем городе не показывай полуимпериал!
— Да, но обед?
— Через три дня в полдень за все сразу и расплатишься! — решила гордая хозяйка.
— И ты не боишься…
— Нет, не боюсь. Я вижу, ты хороший человек. Не обманешь. Даже если вдруг откажешься от комнат, все равно придешь и отдашь мне плату за обед.
Она была прекрасна в этот момент. Очень спокойная и уверенная в себе. Да и во мне тоже.
— Спасибо, Адаша!
— Почему все ж таки Адаша? — озорно сверкнула глазами.
— Так милее. Так тебе больше идет.
— Пусть — Адаша! Пока, Коста!
Я развернулся, пошел на выход. Остановился. Один вопрос не давал мне покоя.
— Адаша! — обернувшись, я позвал девушку.
— Да!
— А почему апельсины?
Адония улыбнулась, понимая суть моего вопроса.
— Апельсины Одессу спасли.
— Надо же! — я покачал головой. — Кто бы мог подумать?!
— Да! — воскликнула Адония.
— И как они это сделали?
— А вот через три дня и расскажу!
— Ну, теперь мне уже некуда деваться! — я улыбнулся.
— Да! Некуда! — Адония взмахнула юбкой, побежала на кухню.
… Решил выдвигаться к Куликову полю, чтоб не искать Карантинный спуск впотьмах.
Шел, улыбаясь всем подряд. Сытный обед, великолепная компания, решение первоочередной проблемы с размещением родных — славный выдался денек! И до чего приятная девушка!
Хороша Адаша, но не наша! Мне не нужна короткая интрижка, слезы прощания или злость на сестру из-за меня, поматросившего и бросившего. Мне скоро двигаться дальше, у меня своя цель и свои обязательства, и включать в этот пасьянс молодую девушку — просто непорядочно.
Я так глубоко задумался, что не заметил привалившегося к стене дома спящего возчика-чумака. И, на свою беду, споткнулся о его бесцеремонно вытянутые ноги.
Чумак пристроился покемарить, пока длинная колонна возов, запряженных серыми волами и забитых мешками с зерном, ожидала очереди на водопой. Воду брали из вырытого посередине улицы общественного колодца, у которого толпились с ведрами как местные, так и возчики. Очередь двигалась медленно. Кто-то из ватаги коротал время за игрой в самодельные шахматы, расчертив доску прямо в пыли, кто-то, как мною разбуженный, отдыхал в тенечке.
— Понаехали тут! — я восстановил равновесие и сплюнул в серую пыль,
Чумак вскочил, поправил съехавший на глаза бараний колпак. Уставился на меня не по-доброму. Весь его вид — измазанные дегтем[1], как второй кожей, рубаха и шаровары, вислые усы под длинным носом, дурацкая челка, свисающая соплей по правой щеке из-под колпака — выражал скрытую угрозу. Даже его молчание.
Он бросился на меня стремительно, как стартовавшая ракета. Но я был к этому готов. Отступил чуть в сторону и успел зацепить его ногу носком кожаного башмака. Чумак полетел в пыль, которая ему была не страшна. Он и так был грязен донельзя.
Возчики повскакали у возов, бросив свои шахматы и рогожи. Столпились рядом в ожидании бесплатного развлечения. Один громко крикнул:
— Нестор!
И бросил моему сопернику, уже поднявшемуся с земли, длинную палку с набалдашником.
Тот ловко ее перехватил на лету и снова уставился на меня с нехорошей усмешкой. Его холодный презрительный взгляд не оставлял сомнений: на своих ногах я отсюда не уйду.
Я попятился к стене дома, откуда невольно согнал чумака. Мимо пронеслись кони. Кто-то громко закричал «тпруу!» Возчики загалдели на своем малопонятном уманском наречии.
Чумак шагнул вперед, замахиваясь палкой, — и… полетел в пыль, сбитый чьей-то рукой.
— А, ну, не балуй! — закричал нам здоровенный мужик в яркой шелковой рубашке, перехваченной узким лакированным поясом под животом.
Не успел я его поблагодарить, как сам получил по уху и улетел к возам.
Пока я поднимался на ноги и отряхивал свой сюртук, мужик надвинулся на зароптавших возчиков.
— Гляди сюда! — громко крикнул он, словно нуждался во внимании: все и так не отводили от него глаз.
Развернулся к дрожкам, ухватился за рессору, поднатужился — и переломил стальную полосу.
— Вот так! — крикнул он весело.
Возчики отступили.
Мужик отряхнул руки и полез в карман за серебром, которое щедро ссыпал в руку своему извозчику. Я заметил, что фалангу его мизинца на левой руке полностью закрывал золотой перстень с вырезанным гербом и камешком типа сердолика посередине[2].
— Это кто ж такой? — спросил я извозчика, недоуменно пялясь в спину мужику. Он неспешной походкой удалялся в сторону ближайшей площади.
— Известно кто… Граф Самойлов, гроза всех увеселительных заведений Одессы, — ответил мне не расстроенный, а довольный извозчик.
Я бросился вдогонку графу.
Он обернулся, заметил, что я бегу вслед за ним, и одобрительно кивнул на ходу:
— Что, грека, чуть не сцапали тебя раки? Зря с чумаками связался. Это такой народ — только держись. Ни бога, ни черта не боятся! Своих калечат, если провинился. А уж с чужаками…
Самойлов двигался вроде не быстро, но подстроиться под его широкий шаг было нелегко. Пер вперед, как танк, или, скорее, как медведь в лесу — уверенно и неотвратимо.