Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом
Шрифт:
«…Среди рабочих выделяются настоящие герои, которые — …несмотря на отупляющую каторжную работу на фабрике, — находят в себе столько характера и силы воли, чтобы учиться, учиться и учиться и вырабатывать из себя сознательных социал-демократов, «рабочую интеллигенцию».
«Подвиг пресненских рабочих не пропал даром. Их жертвы были не напрасны».
В И. ЛЕНИН
Глава первая КОМНАТУШКА НА БАЛКАНАХ
1
Обычный
По счастливой случайности удостоилась мать быть позванной в богатый купеческий дом: недели за две до свадьбы обедал купец у своего стряпчего в Астраханском переулке и очень по вкусу пришлась ему кулебяка с севрюжьей начинкой. Узнав, что изготовила ее приходящая стряпуха, Матвей Елизарыч тут же распорядился своей супружнице, чтобы такая же кулебяка была на свадебном столе. Послушная супруга сразу разузнала, что стряпуха эта — солдатская жена и живет она неподалеку, здесь же, на Балканах.
Сегодня мать вернулась домой гораздо позже обычного. Ее ждала вся семья. Не было только отца. Он служил в Бутырках на парфюмерной фабрике Ралле ночным сторожем. Добираться туда было далеко и хлопотно: сперва надо выйти по Первому Коптельскому переулку на Большую Сухаревскую площадь и сесть там на конку до Садово-Триумфальной, а там пересесть на конку, идущую по Долгоруковской улице в Бутырки. Тратиться каждый день на четыре конца было накладно, и отец, не щадя простреленную на Крымской войне ногу, ходил на фабрику и обратно пешком. И потому выбирался из дому часа за два, а то и за три до срока, чтобы не спешить и не опоздать. Потому и сегодня не дождался матери.
Но остальные ждали. И не напрасно. Мать пришла с полной кошелкой. И кулебякой, и другими сготовленными ею блюдами она угодила и хозяевам и гостям, и подобревшая хозяйка сама сказала искусной стряпухе, чтобы та не позабыла захватить гостинцев для своих детишек.
«А то бы я забыла! — подумала мать. — За эти объедки и торчала два дня у печи. Не за копейки же, что отвалите за труды…» Но так подумала только, а сама кланялась в пояс и благодарила.
К кошелке мать никого не допускала. Сама разобрала, выкладывая съестное на кривоногий столик, приткнувшийся у единственного подслеповатого окошка.
В одну грудку сложила то, что скорее всего может испортиться, — куски рыбы и птицы; в другую — куски вареного и жареного мяса; в третью — куски и обломки пирогов и кулебяк. Сытные куски, лакомые, только не резаные, а ломаные, а то и надкусанные…
Печеное мать завернула в чисто выстиранную холстинку и положила на полку. Туда же поставила мясо в глиняной миске. Из оставшегося на столе отложила в сторону два куска покрупнее — отцу на завтрак; отыскала две почти не тронутых куриных ножки и протянула маленьким. Потом сказала старшим:
— Садитесь, ешьте…
Отрезала от ковриги каждому по толстому ломтю и положила на стол рядом с лакомыми объедками.
Ели молча и проворно. Управились быстро. Посмотрели еще не сытыми глазами на полку, и самый старший, а потому
— Еще бы кусочек пирога…
— Завтра, сынок, тоже день будет. Но не каждый день у Новожиловых свадьба…
Мать знала, что говорила. За два с лишним года, что минули с того дня, как выгрузились они всей семьей из теплушки не доезжая Рязанского вокзала, не доводилось еще ей стряпать на такой богатой свадьбе.
Звали в прошлом году два раза на семейные праздники к консисторскому чиновнику на Большую Переяславку да еще как-то к врачу железнодорожной больницы в Живарев переулок. Тоже зажиточно люди живут, и застолье было отменное. Но с Новожиловым им не равняться. Таких тузов-богатеев, поди, и по всей Москве-матушке не так уж много.
Куда чаще приходилось кухарить у людей небогатых, а то и вовсе бедных, можно сказать, у своей ровни. В такие семьи звали не какие-нибудь там особые разносолы стряпать, а тогда лишь, когда своей хозяйки на тот час в доме не было: больна, либо стара и немощна, либо что еще. Мать никогда не отказывалась, хотя иной раз вовсе невелика была корысть. Да и то не стряпать, так стирать или полы мыть, — все равно в люди идти, а стряпать мать любила. И когда это узналось в округе, то редкое семейное празднество обходилось без солдатки Литвиной.
Так уж получилось, что в последние годы на ее женские плечи легла, считай, вся забота о семье.
Кормилец семьи, супруг ее любимый, за которого вышла замуж убегом, без родительского благословения, не глядя что голова у него седая — старше ее был — и что нога прострелена, дорогой ее Яша Литвин вот уж без малого десяток лет как распростился с былым богатырским здоровьем. После того как завалило всю их смену в шахте. Еще, слава богу, жив остался. Не всем так сошло; многие под землей и остались…
А Яков из богатыря обернулся калекой. Не только в шахту, ни на какую работу не годен. Совсем впору погибать многодетной семье, спасли две солдатские медали на широкой груди. Подал Яков прошение уездному воинскому начальнику. Долго ходила где-то бумага, но дошла все же в нужное место.
Взяло начальство во внимание военные заслуги просителя и определило Якова Литвина ночным сторожем на казенный машиностроительный завод в городе Коломне. И на том спасибо.
Так и жили. На хлеб он — старый николаевский солдат — зарабатывал, а на приварок она — солдатская жена. Нелегким трудом зарабатывала: одно дело — свою лопотину стирать, свои полы мыть, вовсе иное — чужую грязь отмывать, чужой сор выгребать. Стряпать только ходила с охотой. Вкусно угостить, сытно накормить — хоть своего, хоть чужого — всегда в радость.
Так бы и жили, наверно, в Коломне, пока всех птенцов на крыло поставят, да опять беду нанесло.
Положил свой взыскучий глаз на солдатскую жену вдовий соборный поп. Не стар еще был и собою благообразен отец Мелентий, и нетрудно бы ему новую жену сыскать, да по закону одна попу жена положена — она и первая, и последняя.
И стал протопоп подыскивать себе экономку. Остановил свой выбор на солдатке Литвиной. Всем взяла — и лицом, и статью, и стряпуха отменная, а это тоже дело не последнее: отец Мелентий не чуждался никаких мирских радостей, а в числе прочих и любил и мог еще покушать.