Баррикады на Пресне. Повесть о Зиновии Литвине-Седом
Шрифт:
Вечером признался матери. Та сказала отцу.
— Куски подбираешь?.. — осведомился отец с недоброй усмешкой.
— Он сам просил меня, — ответил Зиновий.
— С чего же он так раздобрился?
Зиновий рассказал, как учитель посадил к нему толстого Никодима, как велел заниматься с ним, как Никодим сулил двугривенный и, наконец, как было дело с пирогом.
Отец долго думал, потом не то спросил, не то сам себе ответил:
— Выходит, вроде как заработал…
3
Школа
Выместить свою обиду и досаду в открытую не решались. Отец по-прежнему был крут и скор на расправу и своеволия никому бы в доме не спустил. Но, как говорится, не толчком, так щелчком. Во-первых, отца, считай, половину суток и дома нету, да и когда дома, — глаз одна пара, сразу за всеми не уследишь…
Словом, были и щелчки, и швырки. Да не в них дело. Куда обиднее было недоброжелательство, которое так и сочилось из старших братьев. Мать не раз пыталась усовестить обидчиков. Помогало, но ненадолго…
Надо ли дивиться, что в школу бежал с радостью, из школы домой плелся нехотя.
Конечно, сыскались и в школе свои горести. Самого маленького и щуплого только ленивый не ткнет в бок. К тому же, если и одет непригляднее всех, всегда найдутся желающие просмеять и вышутить. Но Зиновий, уже в семье привыкнув быть меньшим, не обижался и в школе, когда перепадало от старших. И от него довольно быстро отступились.
И все-таки в нем многое переменилось — стал более живым и общительным, уже не чуждался шумных игр и возни на переменах, а нередко и сам выступал зачинщиком и заводилой. И еще обнаружился у него артистический талант, а точнее сказать, склонность к лицедейству.
Теперь, когда он осмелел за широкими плечами Никодима, так и подмывало передразнить какого-нибудь нескладеху.
Когда сам строен и ловок, очень легко передразнить любого увальня. Что он и делал. Но все это так весело и беззлобно, что всерьез редко кто обижался. Над его ужимками хохотал весь класс, и те, кого он передразнивал, смеялись вместе со всеми.
Но любая ужимка, повторенная в третий, пятый, десятый раз, в конце концов надоедает и не вызывает не только хохота, но даже и снисходительной усмешки.
И тогда шутник Зиновий отважился на дерзкую затею. Он принялся передразнивать учителей.
Первым удостоился его «внимания» отец Дамиан. По-видимому, из-за своей характерной — в медвежью развалочку — походки, которую и повторять, и передразнивать было сподручно.
И теперь, когда отец Дамиан выходил из класса, следом за ним, косолапя и переваливаясь с ноги на ногу, шествовал Зиновий, вобравший голову в плечи и выпятивший сколь возможно свой тощенький
Глава третья КОРЕНЬ УЧЕНИЯ ГОРЕК
1
И в эту злосчастную пятницу мать не преминула опять предупредить отца:
— Оденься потеплее. Погода не по времени холодная.
— По времени лето, значит, и погода летняя, — отшучивался отец.
А на дворе действительно стояло начало августа, только занепогодило октябрю впору. Все небо затянули тяжелые тучи, почти без перерыва шли надоедные холодные дожди.
Не к месту и не вовремя пошутил отец. И вовсе не весело обернулась его шутка.
Едва добрался он до своего дровяного склада и укрылся в своей сторожке, как с севера, со стороны Бутырского хутора, подул резкими порывами злой студеный ветер; к ночи пригнал дождь, затяжной и стылый.
Сидеть бы уж, не вылезать из сторожки — так нельзя: службу справлять в любую погоду положено. Еще чаще обычного обегал всю складскую территорию, потому как в такую непогодь лихому человеку самое раздолье.
А склад не маленький: в длину сажен полтораста и в ширину не менее сотни. Пока с косой ногой проковыляешь вдоль ограды — нет ли где пролома или лаза, считай, полчаса ушло.
Уже после первого обхода плащишко насквозь пробило, а после второго — промок как есть до нитки. Всю ночь жался к печурке и никак не мог согреться.
Домой с дежурства надо бы на конке, да как на грех денег не взял с собой. Все карманы обшарил, хоть бы какая медяшка где завалялась. А занимать непривычен, да и у кого займешь в субботу утром, перед самой получкой…
Одному богу ведомо, как до дому добрался. Мать глянула и ужаснулась: глаза блестят, лицо жаром пышет, ровно из парной бани прямо с полка выскочил.
Едва не вырвалось: «Да что же ты не послушал! Говорила тебе…» Но присохли слова во рту, до укоров ли тут…
Раздела, натерла, заставила выпить полстакана водки с перцем, потом горячего чаю… Укрыла потеплее, села рядом… В комнате никого, кроме них.
— Ну вот и все, женушка, отвоевался… — сказал Яков и горячей морщинистой рукой дотянулся до мягкой, ещо гладкой руки и бережно погладил ее.
— Побойся бога! Что ты говоришь… что ты говоришь, Яша!.. — И по щекам одна за другой побежали слезы.
— Не убивайся, всему свой час… Понятно, сам виноват… Ты уж прости мою дурость…
— Нет! Нет! — уже в голос закричала мать.
— Не убивайся… — повторил Яков. И, помолчав немного, продолжал спокойно: — Вот ведь что худо, старшего не увижу… Ты ему скажи: отец велел, чтобы из семьи не уходил, чтобы помог матери малышей поднять. Так и скажи: отец велел… И пусть при мне… пока я в доме, обещание тебе даст не нарушать отцовской воли… Слышишь ты меня?..