Барышня ищет разгадки
Шрифт:
Федот и затопил, всё верно. Правда, сначала долго стоял, чесал репу, потом неспешно сходил на улицу за дровами, натащил валенками снега. Но затопил, и постепенно становилось теплее.
Потом вернулась с рынка Надежда.
— Тёть Лушка, я пришла! Мяса хорошего взяла! С косточкой! И двух курей! Зря полтуши-то не купили, когда предлагали! Был бы запас!
— Чего орешь, дурная? — неласково встретила племянницу Лукерья. — Неси в подпол, на ледник.
— Курей тоже?
— Одну оставь, потом ощиплешь да варить поставишь, на завтра. Раздевайся
Слышно было всё — стены деревянные, тонкие. Нужно хоть представить себе конфигурацию домика — где тут что. А пока — я просто стояла возле печи и грелась.
— Здрасьте, барыня! — Надежда открыла дверь ногой, а на подносе у неё дымилась большая тарелка похлёбки.
— Добрый день, Надя. Как там рынок?
— Да поздно я пошла, раньше надо было, с рассветом, — она живо поставила поднос на стол и расставляла тарелки — с хлебом, солёными огурцами, квашеной капустой. — Выбор уже был невелик. Ничего, в другой раз.
— Конечно, — поддержала я разговор. — Чаю принесёшь?
— Всенепременно, — закивала она. — Вы завсегда будете на обед приходить, аль в управе покормят?
— Так вот не знаю пока. Завтра с утра в больницу пойду, меня туда направили. А там уже разберусь, что и как.
— В которую больницу?
— В Кузнецовскую.
— А, тут недалече. С самого с ранья, да?
— Да, — тут я поняла, что не уточнила, что такое «утром». Ну, приду, как сегодня в управу.
Надежда принесла чайник — потемневший от копоти, поставила его на печь.
— Вот, пускай ваш будет, мало ли, погреться захотите.
Вот-вот, насчёт погреться.
— Скажи-ка, Надя, у вас всегда так холодно?
— Зимой прохладно, да. Так дом большой, не вдруг прогреешь. У мамки в деревне меньше был, а печь больше, там везде доставало. Тут печи две, у вас поменее, на кухне побольше, и тёть Лушкину комнатку греет, и мой чулан. Ничего, ещё месяц, и морозы-то поотступят, будет теплее.
— То есть, у вас там так же холодно, как здесь?
— Ну да, — пожала Надежда плечами. — Да попривыкли уже. Тёть Лушка по первости тоже вроде как ворчала, ну а ей куда деваться — другого дома нет. И я тоже привыкла. Сплю под кожухом, а если совсем морозы завернут — то и вовсе на кухне, на лавке возле печи, там теплее всего.
Так, значит, хозяйкам тоже холодно, но они притерпелись.
— А Федот?
— А он тоже на кухне спит, на другой лавке, а случается — в предбаннике. А летом в дровяном сарайчике, сбоку.
Нда, жизнь простая и незамысловатая. Ладно, значит, тоже притерпимся.
— А вы давно в Сибирск приехали?
— Так уж год тому с лишком. Позапрошлой осенью, как всё случилось, так и приехали.
Так-так, интересно, что же там случилось.
— А откуда приехали?
— Из Тельмы, там мой тятька и тёть Лушкин муж на заводике стекольном работали.
— А сейчас уже не работают?
— Так всё ж случилось, — вздохнула Надежда.
Я уже была готова начать расспрашивать, а она, кажется, рассказывать — но по коридору прилетел громкий
— Надька! Сколько там ждать-то тебя, похлёбка да чай льдом покроются!
В этом доме может так случиться, что и покроются. Поэтому я улыбнулась и кивнула на дверь — иди, мол, пока снова не наорали. Надежда улыбнулась в ответ, подхватила юбку и была такова.
Ничего, разузнаем, что там и как. И как тут жить дальше.
6. Собираемся на службу
6. Собираемся на службу
Ночь вышла так себе — я то и дело просыпалась и проверяла печку. Печка топилась, я подбрасывала дрова, ложилась обратно, засыпала. Просыпалась… и дальше по кругу.
Когда Надежда застучала утром мне в дверь, я поднялась, конечно, но больше всего на свете мне хотелось лечь обратно. Увы, служба зовёт, и всё такое. Поэтому я поднялась, умылась холодной водой, от которой стыли зубы, оделась и вышла в гостиную. Вспомнила разные примеры из литературы — о том, что чулки и свежую сорочку можно брать с собой в постель, тогда их утром веселее надевать, и ещё о том, как приятно обхватить чашку с горячим чаем и погреть пальцы.
Софья Людвиговна поутру пила кофе, по-здешнему арро. Пуговкины делали ровно так же.
— Надь, а есть ли арро?
— Горькая заморская отрава, что ль? — живо отреагировала Надежда. — Нету, конечно, тёть Лушка не любительница, а я и вовсе не пробовала ни разу.
— А где купить? Я как раз любительница.
— Так в магазине Беловых же! На Пестерёвской. Они, конечно, по чаю, но горечь эту тоже продают.
У меня в голове щёлкнуло — магазин Беловых, и сдаётся мне, что я знаю владельца этого магазина.
— Белов — это не Алексей ли Спиридонович? — уточнила я.
— Он самый, а что?
— Доводилось встречаться, в свете и просто так. Нужно зайти и купить. Так, а бумагу писчую ж тоже нужно купить, — вспомнила я.
Запасы есть, но невелики.
— А это у Посохина и Макушкина, в двух шагах, на Большой, — закивала Надежда.
Точно, я вспомнила, где находится магазин. И что даже однажды заходила туда именно за бумагой для писем Софьи Людвиговны — с Антонией.
— Вот, туда тоже нужно будет зайти. Может быть, сегодня успею.
— Если вас отпустят, как вчера, то ещё как успеете!
Но я не знала, как и куда меня сегодня отпустят, поэтому просто доела кашу и поблагодарила Надежду за завтрак. Оделась и пошла — время поджимало, а мне ещё искать в больнице доктора Зверева.
В губернском городе Сибирске стояли морозы — январские, душевные. Пока я добежала до набережной и до больницы, пришлось вспомнить, как дышать через варежку, и для чего, бывает, закрывают рот шарфом, или в здешних условиях — концом платка. Я этого не люблю, потому что шарф сразу мокрый, и обмерзает мгновенно, но когда снаружи ниже тридцати, уже не приходится раздумывать о том, что обмёрзло, а что — нет. Потому что вдыхать вот этот замороженный воздух — само по себе испытание.