Башни и сады Вавилона
Шрифт:
У Глеба.
Он тоже, я думаю, это мое выступление по достоинству, блин, оценит.
Гарри молчать точно не будет.
А смысл?
Охрана идет следом, а я боковым зрением замечаю, что на маленькой эстраде уже начинают раскладывать свои ноты эти, так запомнившиеся Игорю в прошлые наши с ним посиделки «тетки с арфами».
Глава 7
…Дома я с огромным трудом затолкал в себя несколько действительно очень вкусных сырников, выпил еще полбутылки виски, переоделся в домашние джинсы и майку и так и заснул прямо со стаканом в руке перед гигантским, бормочущим что-то свое жидкокристаллическим экраном недавно привезенного Аськой с «Горбушки» телевизора.
Она давно такой хотела, причем именно ж/к, а не плазму.
Плазма, говорит, плохо передает цвет.
Я не знаю.
Мне, в принципе, – по фигу…
…Когда я проснулся, в гостиной было темно и холодно, а в окно, не переставая, лупил изо всех сил, подсвеченный ядовито-зеленым цветом, исходящим от нашей башни, колючий и очень недобрый осенний московский дождь.
Телевизор был выключен, стакан убран, а я заботливо прикрыт теплым шерстяным пледом.
Любимая, похоже, постаралась.
Не побрезговала, значит, бухим в говно одиноким чмом, заснувшим – по образцу обрюзгших и напрочь не следящих за собой обывателей всего мира, – перед включенным телевизором, несущим всяческую пургу.
Ай, как стыдно…
Я еще немного поворочался, выкурил сигарету, повернулся к стенке, вздохнул и снова погрузился в спасительную темноту, где не было никакого дождя и, слава богу, совсем никаких сновидений…
…Утром же меня встретили и радостно приняли в свои дружеские объятия лютый алкогольный бодун и совершенно уж какой-то нереальный даже по этой бестолковой и бессмысленной жизни кокаиновый депресняк.
Открыл глаза и понял, что лучше бы этого не делал.
Причем – никогда.
С самого своего момента рождения.
Просто пиздец какой-то.
Доплелся до сортира, засунул голову в раковину, включил ледяную воду. Постоял так минут пять, потом тщательно, хоть и с некоторым трудом, вытерся. Пересиливая неистовое желание проблеваться, почистил зубы. Зашел в свой кабинет, где, воровато оглядываясь, – чтобы проснувшаяся Аська часом не запалила, – вбил себе в ноздри две утренние дороги.
А потом, уже ни от кого не скрываясь, поплелся на кухню, насыпал себе в толстостенный зеленого стекла стакан побольше льда из холодильника, налил пополам рома с колой, и – заблаженствовал…
Оторвался я от этого кайфа я только на втором стакане после раздавшегося за спиной демонстративного покашливания любимой женщины.
– Нормально, – говорит, – я гляжу, ты новый рабочий день начинаешь…
– Как могу, –
Любимая досадливо жует губу, морщится.
– Вот и я о том же, Егор, – вздыхает она. – Ты что, не понимаешь, что ли, что просто разваливаешься прямо у меня на глазах?
– Понимаю, – вздыхаю, – только я не разваливаюсь. Растворяюсь. В этом дожде чертовом.
И машу свободной от стакана рукой в сторону оконного стекла, где нам показывают очередную занудную серию вечного фильма про непроходящую туманную и промозглую московскую осень.
Аська морщится.
– Ну и? Это что, повод, чтобы каждое утро с ром-колы начинать? Причем кола, я так понимаю, в этом стакане только так, для блезиру. Чтобы первую рюмку было легче в пасть опрокидывать.
Я снова вздыхаю.
– Ладно, золото. Не гунди. Сам понимаю, что не прав. Просто устал как собака. Надо срочно отдыхать лететь. Да еще и с Игорем поругался.
– А это-то еще зачем? – удивляется она.
– А как ты думаешь, ему должно было понравиться то, что я у него свои счета обнуляю? Да еще вот так, без предупреждения? В серьезных кругах, сама понимаешь, так дела не делаются…
– Значит, все-таки решился, – улыбается она.
Я подхожу к окну, барабаню пальцами по стеклу, за которым идет вечный осенний дождь, снова отхлебываю из стакана.
– Да я уже давно решился, – говорю, – делов-то. Просто воплотить в жизнь эту решимость все руки как-то не доходили. Вялость какая-то вечная. И депресняк конкретный. Ничего делать не хочется.
– А нужно? – поднимает левую бровь.
– Нужно, очень нужно. Сейчас с этими пидорасами из «Нового журнала» поеду ругаться, чтоб их раскудрить и налево. Опять пытаются условия контракта на следующий год изменить. А у меня «Новый» – ключевой носитель по основным рекламным кампаниям. Так что, надо дожимать.
– Дожмешь?
– А куда они денутся?! Нет у них аргументов еще пока против Кости Сапрыкина!
Аська подходит и трется щекой о мой небритый подбородок.
– Вот таким ты мне куда больше нравишься, господин Налскис, Егор-свет-Арнольдович. И для того чтобы и дальше нравиться, оставайся таким же, а не растекайся липким студнем по паркету в прихожей. Мне студень не то чтобы не нравится, я его просто терпеть не могу, понимаешь?! Неужели так трудно собраться, ведь до отпуска-то совсем ничего осталось? Ты давай, держись, Егор, скоро все это закончится, и мы, наконец, отдохнем.
Я хмыкаю, целую ее в щеку и ухожу в кабинет взбодрить себя очередной дорожкой кокаина.
А то заряд заканчивается уже.
Как у той батарейки из тупого рекламного ролика.
Неправильно все это.
А что делать, если по-другому просто не получается?
…После четвертой дороги и третьего стакана ром-колы я наконец-то смог себя заставить побриться.
После шестой и четвертого – одеться и вылезти на улицу, выкурить там, прямо у подъезда, стремительно мокнущую сигарету и юркнуть, как мышка, в теплое уютное чрево «Бэхи», скрываясь от мелкого, настырно лезущего во все швы и складки одежды холодного и склизкого, как губы покойника, октябрьского московского дождя.