Башня Богов III
Шрифт:
— Зачем ты это затеял, Гормингар? — спросил я зверька. — Что это за голоса и песнь?
— Отыщи любой из них и послушай.
— А как же четырнадцать секунд до точки невозврата?
Зверёк повёл лапой, и Орчану внезапно выключило: она застыла, глядя на нас с взволнованным ожиданием.
— Мысль и свет куда быстрее тел, да и воображаемое время течёт слегка нелинейно, — сказал он. — До точки невозврата одиннадцать внешних секунд и тысячи внутренних. Успеешь разобраться.
Я вздохнул: чувство болезненной потери резало сердце и никак не уходило. Проклятый Уилл, почему ты сделал
— И где эта песня, куда идти?
— Прислушайся — и услышишь.
Я закрыл глаза и правда услышал: в тишине звучало множество отдалённых звуков, каждый на своей ноте, но не монотонный, а переливчатый, как многозвучный обертон. Хм, они были куда сложнее и комплекснее, чем простые понятия-точки, из которых состояла вся семантическая сеть Гормингара. Это были целые поющие комплексы… но чего?
Один пел о боли, второй о страхе, другие о крушении, чудовищности, скорби, кто-то о надежде. Тысячи неслышимых голосов изливали страшное и плохое; но десятки тысяч пели о хорошем. Постояв и послушав, я выбрал мелодию Умиротворения: после пережитого хотелось прикоснуться к чему-то доброму и светлому. Добрался от «Противоречия» к «Согласию», а оттуда в эту мелодию, она стала громче, обволокла меня. Я раскрыл глаза и увидел совсем другой мир.
Высокие здания, переплетённые лентами магистралей, которые шли прямо по небоскрёбам, оборачиваясь вокруг них. На магистралях были разбиты парки, полные пышной зелени и светлых куполов, в этих парках виднелись россыпи маленьких фигур, гулявших параллельно земле, а подчас и вниз головой. Нарушение привычной физики их не смущало, ведь техномагия живых городов позволяла смещать плоскости гравитации как нужно. Иногда существа перепрыгивали десятки метров с одной эстакады на другую, с одинаковой лёгкостью вбок, вверх или вниз.
Потоки летающих машин двигались в слаженном узоре, они скользили над бесконечным городом, покрывавшим поверхность маленькой планеты. А выше них висело белое солнце, совсем близко, но никого не слепило и не обжигало. Вокруг меня гуляли другие жители, и я наконец узнал, какими они были.
В короткой медовой шерсти, высокие и нескладные, с длинными руками и ногами, местные больше всего напоминали лемуров и ленивцев, только развитых и почти человечных. Слегка заострённые мордочки и подвижные носы, любопытные глаза. Они не умели торопиться и суетиться, всё делали медленно, с толком и размеренностью, выдающей расчёт. Ещё бы, когда ты по жизни тормоз и гордишься этим, на протяжении текущего действия всегда вдоволь времени, чтобы обдумать следующие. Они называли себя насмешливым именем шер-мер: «анти-торопыги».
Тайро осудили этот народ как беззаботных глупцов, недостойных уникальной планеты. Но я, глядя на шер-мер, видел не недоразвитых ленивцев, а благожелательных и процветающих существ, живущих полной жизнью. Тех, что создали Гормингара и не пытались впрягать его в рабство ради лишней выгоды, а просто отпустили на свободу. Они не поддались на соблазн использовать Искажение и стать высшей расой — потому что умели быть счастливой обычной.
Выходит, я нашёл ту самую безгрешную цивилизацию,
Теперь преступление тайро выглядело ещё более чудовищным. Идеальная цивилизация рухнула, планета раскололась, большинство невинных погибли в катаклизме, остальные были пожраны бесформами или умерли от жажды, голода и болезней. Кто-то добровольно сдался скверне, чтобы прекратить страдать… На этом всё должно было закончиться, но каким-то невозможным образом в центре планеты, в Искажении сохранились их голоса.
Забытые и неслышные, они два столетия пели каждый свою песню. Сейчас я был внутри одного из них, мелодия текла сквозь меня… и я понял, что это не просто какой-то бледный оттиск, пойманный в семантическую суть. Это была личность.
Его звали Шейлиф Тихоня, он смотрел, как растёт трава, и его душа пела тихую песню благодарности миру. Он осознал чужое присутствие и заглянул в меня: удивлённо сморщенный нос, золотистые глаза на лице, покрытом светлой шерстью, смущённая ухмылка. Я понял, что слушаю разум мертвеца, который не знает, что мёртв; он зациклен в одном моменте и проживает его снова и снова.
Мой разум рывком метнулся прочь от умиротворения, куда угодно, и несколько мгновений слепо бросался из стороны в сторону по случайным понятиям, не думая, куда направляется, лишь бы бежать.
Внутри ворочались мысли и метались чувства: вымиравшие джарры, чума, долг, Уилл и Орчана, равнодушие Гормингара, который жертвовал пачкой живых инструментов; катаклизм и гибель всего; мёртвый мир и висящие острова-памятники, на которых медленно зарождалась новая жизнь. И моя родная планета: беззащитный сине-зелёный шарик огня, воды и Земли, вокруг которого сгущалась тьма. Пророчество, рушащиеся небоскрёбы Нью-Йорка, Пекина и Москвы, гибнущие люди. Всего этого было так много, что я не мог удержать.
А снаружи пело бессчётное море неслышимых голосов, каждый свою песню. И, кажется, Шисс был прав, кажется, они начинали сливаться в хор.
Все дороги ведут в центр; через какое-то время, миновав десятки точек, я оказался перед крысом-ангелом, застывшим в медитации и переборе струн. Он сплетал их ловкими пальцами опытного алхимика-ядоманта, играя на арфе жизни и смерти, выбора и судьбы. Гормингар сидел у его ног в облике всё того же питомца, с которым гуляли по паркам беззаботные шер-мер.
— Ты услышал песню? — спросил юный бог, наклонив звериную голову.
— Да.
— Осталось пять секунд.
Тринадцать искр проступили в его теле, семь в моём. Я тронул три спящих искры Уилла, серых, застывших между светом и тьмой.
— Ты специально позволил Хаддари пробраться в Ядро и допустил заражение части искр, чтобы получить сильнейшую скверну, изучить её и выработать иммунитет? Чтобы в итоге победить Чёрное солнце?
— Да.
— А Кари пожертвовал, чтобы получить спящего агента в их воинстве?