Башня вавилонская
Шрифт:
— Я прошу занести в протокол, что я, как законно избранный депутат законно избранного парламента республики Флореста, никакой оккупации моей страны никакими внешними силами не признаю, — Одуванчик слегка наклонил голову. — В случае попыток любой внешней силы превратить этот термин в нечто более серьезное, нежели юридическая условность, я также намерен противостоять этим попыткам с оружием в руках. Точка. Зафиксировано? Спасибо большое, мы можем больше не возвращаться к этому вопросу. Госпожа Фрезингер, я составил это мнение на основании всего моего предыдущего
Идиот! Тебе же спасательный круг бросали! Вот и сказал бы, что как раз в оккупации все и дело, а ты что? Ведь говорили же, ведь обсуждали же… Он идиот — и я идиотка. Он не понял. Не понял он. Не поймал интонацию. Мы привыкли уже, что он шустрый и все ловит… а теперь поздно.
— Я прошу занести в протокол, — не оборачиваясь к секретарю, спокойно говорит Фрезингер, — необходимость рассмотреть выполнение господином Сфорца условий концессии. Благодарю, продолжим. Господин Лим, я еще раз повторяю вопрос: на основании каких сведений, — она выделяет последнее слово тоном, — вы составили свой прогноз? Вы понимаете разницу между опытом и сведениями? Вы имеете право воспользоваться услугами переводчика.
Треклятый Одуванчик все неправильно прочел… и решил, что это ловушка. И что он обязан в нее попасться. И дело даже не в том, что его неправильно поняли бы дома… а в том, что он так думает — и все поставил на то, что в новом мире, после переворота, ему позволят так думать, так говорить и так действовать.
— Спасибо большое, госпожа Фрезингер, возможно, позже, когда я устану, я попрошу об этой услуге, латынь для меня все-таки третий язык. Взгляните вот сюда. — А вот это уже не сюрприз, это они готовили, — вот примерно такие формы принимало общение кое-кого из моих бывших товарищей по партии, а также некоторых соседей по континенту, со службами МСУ.
Аудитория разнообразно выражает эмоциональный шок. Картинка на гигантском экране и впрямь впечатляющая. Это было человеком… было и есть, потому что это не снимок, а остановленная на первом кадре видеозапись. С субтитрами.
— Это не у нас, — слегка улыбается Одуванчик, — это на западном побережье. Послушаем? Тут всего полторы минуты.
— Не возражаю, — говорит Фрезингер.
И аудитория выслушивает девяносто три секунды признаний некоего агента Комитета безопасности, который получил задание препятствовать объединению главной оппозиционной группировки и тамошних концессионеров.
— Я не могу, повторяю, не могу доказать, что последний тур уже наших собственных, флорестийских внутренних неурядиц, повлекший за собой интервенцию МСУ, имел в подоснове нечто похожее. Более того, возможно, у меня сложилось предвзятое впечатление. Но вот на этом я… вырос.
А это вам за «выполнение условий концессии». Но уже поздно, лишнее уже сказано. А ведь объясняла же… что для доброй половины Совета он — клиент Франческо. Клиент в ромском смысле слова. Сколько бы он сам ни считал себя независимой единицей.
Пальцы рыщут по клавиатуре, почта уходит,
— Позвольте мне выразить глубокое негодование по поводу увиденного. Если не ошибаюсь, это теракт в Киту. Тринадцать лет назад. Тем не менее, хотелось бы все-таки услышать, каким образом политика расформированного полтора года назад Комитета безопасности на территории Пирув-Ла-Либертад в позапрошлом десятилетии лично для вас связана с возможными последствиями звонка проректора Морана сотруднику корпорации Сфорца Щербине?
— Образ действия, госпожа Фрезингер, часто долговечней организаций. Образ действия и сила привычки. Теракт в Киту был 13 лет назад. Последнее убийство-провокация, совершенное сотрудником Комитета безопасности в Терранове, было полтора года назад. За десять лет много что войдет в привычку. Я могу быть кругом неправ. Но это прекрасно, если я не прав, не так ли?
«А уже моя сила привычки мешает мне верить в прекрасное.»
— То есть, вы признаете, что сделанные вами прогнозы были основаны только и исключительно на обобщенном негативном опыте, полученном в длительный период до образования Антикризисного комитета?
Джастине делается несколько не по себе. Фрезингер слишком легко и очевидно подсказывает компромиссное решение «сойдемся на том, что это дело прошлое». Всем известна ее позиция в отношении покойного Личфилда, выразившаяся в уже ставшем афоризмом «Тогда предлагаю создать комитет антибезопасности». Высказано было еще во времена войны с Клубом и зачисток в Совете. Дескать, если вот это — безопасность…
В сущности, Одуванчика она кромсает на салат, сочувствуя его позиции. Но — слишком уж легко.
— На этом опыте, на представлении о сроках, в которые этот опыт вымывается, на страхе перед ошибкой.
Кажется, Деметрио эта легкость тоже не нравится. Они допускали и такое развитие событий — но не настолько быстро. Не в первый же день, не в первые же часы. Как будто Фрезингер торопится заключить мир — или убрать Деметрио с дороги и с повестки и заняться чем-то более серьезным.
— Благодарю вас, господин Лим. У меня вопросов больше нет. Если кто-то из присутствующих желает задать вопросы, я прошу делать заявки.
Если никто из присутствующих не захочет сделать нам пакость в ближайшие пять минут, думает Джастина, придется срочно запускать свои заготовки в зале. А это риск — заметят, поймут. Так что, Господи, пожалуйста, пусть кого-нибудь немедленно укусит муха. Что угодно. Ложное обвинение, компромат, любую глупость или нелепость — только не уползать отсюда в положении официально признанной бедной деточки, которую трудное детство заставляет говорить гадости. Нас собьют на подлете и никакие меры безопасности не помогут. Мы заявились на лидеров континента, а не на этот… пшик.