Башня. Новый Ковчег 2
Шрифт:
И потом, в отношениях со Стёпкой всё было предельно просто. Как Кир он никогда не заморачивался.
Ника с удивлением узнала, что Васнецов, оказывается, учится на врача.
— Не, правда, что ли? — Ника удивлённо улыбнулась. — Нет, ты врёшь, наверно.
— Почему? — засмеялся Стёпка.
— Ну потому… я думала, ты тоже, как и большинство подал заявку в административное управление.
— Быть чиновником? Ну уж нет!
— Но не врачом же. Я тебя совершенно не представляю работающим в больнице. Там же… там ответственность и потом… — Ника остановилась, вспомнила больницу Анны, ту её неприглядную изнанку. И Кира, которому, конечно, вряд ли светило однажды стать врачом, всё-таки
— У меня отец врач, — Стёпка заметил, что она о чём-то задумалась, и даже, наверно, понял, о чём, но постарался не акцентировать на этом внимание. Наоборот, мягко увёл разговор в сторону. — Я с детства знал, что буду врачом. У отца в больнице постоянно отирался, сначала он на двести тринадцатом работал, потом его выше перевели.
— А я думала, ты всегда жил наверху.
— Так я всегда и жил здесь. С мамой. Они же с отцом поженились, мне уже лет шесть, наверно, было.
Когда Стёпка говорил об отце, его голос теплел. И Ника его понимала. Правда, со Стёпкиным отцом она пока так ни разу и не сталкивалась, как-то не приходилось. Тот, похоже, был сделан из того же теста, что Анна и Никин отец — постоянно пропадал на работе. А мама у Стёпки была красивая. И очень похожа на Стёпку. Или Стёпка на неё.
***
Ника поднялась с дивана, отошла к окну и, повернувшись к Васнецову боком, задумчиво перебирала рукой кисть шёлкового шнура, которым были подхвачены полупрозрачные лёгкие шторы. Краем глаза она уловила разочарование, промелькнувшее на Стёпкином лице.
— Злишься?
— Да нет, — Стёпка опять улыбнулся. Улыбался он всегда охотно. И почти в любой ситуации умудрялся сохранять спокойствие. В отличие от взрывного Кира, Стёпку, казалось, вообще ничего не может вывести из себя. И это было то качество, которое Ника очень ценила в нём. — Я же тебе говорил, я не буду тебя торопить. Я подожду. Мы же ведь никуда не торопимся, правда, Ника?
Она кивнула и отвернулась. А потом неожиданно для самой себя сказала, всё ещё не поворачивая головы, чтобы он не видел её смущения:
— Но вообще, если ты хочешь, то можешь меня поцеловать.
Стёпка рассмеялся.
— Пока ты стоишь от меня вот так, в нескольких метрах, я тебе разве что воздушный поцелуй послать могу. Лови! — Стёпка звонко чмокнул свою ладонь и дунул, отправляя в Никину сторону воздушный поцелуй. — Поймала?
— Не успела! — Нике снова захотелось дурачится, она захохотала, вспомнила, как он насмешил её перед тем, как они вошли в квартиру, насмешил до слёз, рассказав очередную шутку, которых у Стёпки в запасе было немеряное количество.
— Блин, ну тогда придётся заменить воздушный поцелуй чем-то более материальным!
Стёпка соскочил с дивана и, в два шага преодолев комнату, оказался рядом с Никой, сграбастал её в объятья, но поцеловать не успел — на пороге гостиной появился Никин отец. За спиной отца возвышался Мельников, тот самый, который отвечал за здравоохранение и который, по словам отца, регулярно пил его кровь. Очевидно, они всё это время были в кабинете, решали свои рабочие вопросы. Ребята, увлечённые друг другом, даже не обратили внимания, что в квартире есть ещё кто-то, помимо их двоих.
Ника со Стёпкой одновременно повернули головы и сказали, тоже практически в унисон.
— Отец?
— Папа?
***
— А ты мне не говорил, что Мельников — твой отец, — Ника внимательно смотрела на Стёпку, покусывая нижнюю губу.
Павел Григорьевич с Мельниковым уже ушли, оставив их со Стёпкой вдвоем. Кто-то из них даже
— Так… ты не спрашивала.
— Не спрашивала, — эхом повторила Ника. — А почему у вас фамилии разные, ах да… ты же говорил…
— Ну, — Стёпка отошёл от неё и сел на диван, опустив руки между колен. — Он же мне отчим. И… ну в общем, он ведь меня, Ник, спас.
Ника подошла, присела рядом. Заглянула ему в глаза.
— Расскажи, — тихо попросила она.
…Маленький Стёпка был единственной радостью в жизни Сонечки Васнецовой. То есть, забеременев Стёпкой в восемнадцать лет, она, как, наверно, и любая в её возрасте, растерялась и испугалась, долго скрывала это от всех, а особенно от матери, которую боялась, как огня, а когда живот, что называется, полез на лоб, и прятать его уже не представлялось никакой возможности, было уже поздно.
Мать устроила Соне скандал, выбрав наилучшие для этого декорации, демонстративно собрав для представления весь жилой отсек, где они жили, да ещё и прихватив парочку соседних. Она громко и с надрывом вопрошала: «Кто он?», патетически перемежала свою речь эпитетами «дрянь» и «дура», даже пару раз натурально всплакнула и закончила свою речь трагическим громким шёпотом:
— Убирайся! Такая дочь мне не нужна.
Идти Соне было некуда, у отца ребёнка уже была семья: жена и двое хорошеньких карапузов, и Соня в эту семью никак не вписывались. К тому же он был Сониным преподавателем и, узнав о неприятности, произошедшей с ней (он так и сказал про беременность — «неприятность»), попросил Соню уж как-нибудь разобраться с этим самой, а его «уж, пожалуйста» не впутывать, тем более, что он тут совершенно ни причём.
— Это ваши, женские дела. Поговори со своей матерью, в конце концов. К врачу обратись. Ты же понимаешь, Соня, что сама во всём виновата…
Он с такой убежденностью всё это говорил, что Соня ему поверила, напрочь забыв, как он уговаривал её, поглаживая одной рукой по ноге, забираясь всё выше и выше под юбку.
Переночевав кое-как на одной из лестниц, выбрав пролёт подальше от будки охраны, Соня с утра отправилась в офис, где числилась на стажировке. У Сони Васнецовой не было театрального таланта, как у матери, зато она хорошо училась в школе, была прилежна и исполнительна и по окончании учёбы получила распределение в административное управление. И теперь училась и стажировалась, как и остальные студенты её потока.
— Что-то случилось, Соня? Ты сама не своя, — Сонин начальник, Литвинов Борис Андреевич, осторожно присел на краешек стола.
Все девчонки в отделе от него млели. От его улыбки, зелёных глаз с весёлой хитринкой. Молодой, неженатый, обалденно красивый — такая у Литвинова была характеристика. Но для Сони он всегда был только начальником, строгим начальником. Она его даже слегка побаивалась.
Но именно в тот раз, может быть, от недосыпа, может быть, по причине общего неважного самочувствия, или вообще потому, что Соне некуда было идти и не к кому было обратиться, она всё выложила Литвинову. Про беременность, про мать, даже про ночь, проведённую на лестнице. Борис Андреевич её внимательно выслушал, чуть хмуря красивые тёмные брови и закусив губу. А когда Соня закончила и, не удержавшись, всхлипнула, сказал после небольшой паузы: