Башня. Новый Ковчег 6
Шрифт:
Минуты ползли ужасающе медленно, Сашка нервничал, поглядывал на часы. Да что там можно делать столько времени в том будуаре? Воображение тут же отвечало что, и он заливался краской сильнее, чем от скабрезностей заведующего лабораторией.
Фоном бились другие мысли: ищейка Караев, идущий по следу, старики, которых они с Верой так опрометчиво вывели накануне, побег Ники, фальшивый пропуск, который то ли всё ещё лежал в прихожей, то ли уже оказался в руках Анжелики. Тонкой струйкой за воротник забрался страх, а вдруг Верховный уже в курсе всего и просто играет с ним, как кошка с мышкой. Память опять услужливо подсовывала ему картинку со следственным изолятором, голый стол, привинченная к краю железная лампа,
Наконец Ставицкий вернулся. Его настроение явно улучшилось, наверно, ему удалось достичь того самого «определённого расслабления», про которое, похохатывая, говорил Некрасов.
— Пойдёмте, Алекс, — Верховный передал свой материал вовремя появившейся Аллочке, перекинулся вполголоса несколькими фразами с заведующим лабораторией и только после этого повернулся к Сашке, измученному от ожидания. — Пойдёмте…
И опять Сашка покорно потащился следом за Ставицким. Опять слушал восторженные речи про чистоту рода и ответственность, натянув на лицо выражение крайней заинтересованности. Опять старался не удивляться, глядя на пританцовывающие движения Верховного. И думал, мучительно думал о том, что же Ставицкому от него надо.
— …в ваших жилах течёт необычная кровь, она обязывает. На вас лежит огромная ответственность, данная вам вашим великим предком. И вы несомненно чувствуете это. Ведь чувствуете, чувствуете? — ещё немного и голос Верховного сорвался бы на визг, заглушая скрипенье тросов старого лифта, в котором они поднимались наверх.
Сашка осторожно кивнул.
Почему-то вспылили мутные и расплывчатые воспоминания из раннего детства — полусумасшедшая старуха, живущая от них через два отсека. Конечно, старухой она не была, но маленькому Саше, да и другим детям на этаже, эта женщина, высокая, с вечно распущенными седыми космами, бормочущая что-то себе под нос, казалась страшной ведьмой. У неё тоже был такой же мутноватый взгляд, как у Верховного сейчас, и в такие минуты она ни на что не реагировала, просто ходила по коридорам, заглядывая в окна квартир — среди детей существовало поверье, что тот, на кого она посмотрит через стекло, умрёт в течение недели. Но временами безумие оставляло её, как будто маска спадала с лица, она болтала о пустяках с соседками, толкалась вместе с другими в очередях в столовой и разве что иногда едва заметно удивлялась, замечая, как какой-нибудь малыш при её виде в испуге прячется за мамину спину.
Сейчас Сашка так же терпеливо ждал, когда волна безумия, охватившая Ставицкого, схлынет, но Верховный всё ещё барахтался в своём приступе сумасшествия, и Сашка мог бы поклясться — именно в эти минуты Верховный был по-настоящему счастлив.
Лифт остановился, и его двери медленно разъехались. Лифтёр склонил голову в почтительном поклоне, пряча улыбку и сочувственный взгляд, которым он успел одарить Сашку. Но Верховный ничего не замечал.
— Пойдёмте! Пойдёмте со мной, Алекс, — он, как ребёнок, восторженно потянул Сашку за рукав, увлекая за собой. — Я кое-что вам покажу. Только вам!
В маленьком, на полголовы ниже Сашки Ставицком, было столько прыти, азарта, страсти, что не только Сашка, но и приставленные к Верховному охранники, едва поспевали за ним, почти бегущим по коридору Поднебесного уровня, в сторону своего кабинета.
Перед входом в приёмную Ставицкий немного сбавил темп, отпустил Сашкину руку и вошёл внутрь уже спокойным уверенным шагом. Секретарша послушно вытянулась по струнке, привстав со стула. Подскочил по стойке смирно и ещё один мужчина, находившийся в приёмной — полковник Караев, и не просто подскочил, а сделал шаг навстречу, причём так, словно он пытался отсечь Сашку от Верховного. Но ему это не удалось, потому что Сергей Анатольевич сделал нетерпеливый жест рукой, практически отгоняя от Сашки Караева:
— Ждите
«Господи, что ему от меня ещё надо?» — тоскливо думал Сашка, просачиваясь в кабинет вслед за Ставицким и снова мельком посмотрев на часы, что висели в приёмной над стойкой секретарши. Почти половина двенадцатого, скоро обед, вернётся Анжелика…
— Вы знаете, Алекс, кто это? — Ставицкий остановился перед портретом в тяжёлой раме, отливающей тусклой медью.
Сашка, который попал в кабинет Верховного впервые, застыл, слегка ошарашенный великолепием обстановки. Массивный стол в центре притягивал взгляд, большую часть поверхности занимал прибор из какого-то зеленоватого камня в золотистых прожилках — то ли малахит, то ли нефрит, Сашка не очень разбирался в минералах. А прямо напротив стола висел портрет, с которого спокойно и величаво смотрел темноволосый мужчина с волевым красивым лицом, в котором сквозило что-то… не злое, нет, скорее хищное.
— Алексей Андреев, — Сашка знал. Это лицо он уже видел на страницах учебника по новейшей истории, правда, там Алексей Андреев не выглядел так величественно. Наверно, составители учебника специально отобрали наименее удачную фотографию.
— Вы правы, мой мальчик, правы, — голос Ставицкого дрожал от благоговения, и Сашке показалось, что сейчас Верховный бухнется на колени перед своим прадедом и начнёт неистово биться лбом об пол, как это делали в старых фильмах религиозные фанатики перед иконами. А потом ещё и его, Сашку, заставит проделать те же манипуляции. — Это Алексей Андреев. Тот, кому люди обязаны всем!
Ставицкий благоговейно замер, пожирая портрет глазами. Его губы снова зашевелились. И Сашке стало страшно.
Глава 13. Мельников
Больше всего на свете Олегу сейчас хотелось очутиться дома. Скинуть с себя одежду, которая, казалось, насквозь пропиталась тюремными запахами, встать под горячий душ, намылиться моющим средством и долго-долго тереть кожу жёсткой мочалкой. А потом нырнуть в кровать, на простыни, пахнущие чистотой и свежестью, и провалиться в спасительный сон. Это желание было настолько острым, болезненным, что он даже притормозил и стал малодушно размышлять, а не послать ли всё к чёрту, заговоры, подполье, явки-пароли…
Порыв, впрочем, быстро прошёл. Как бы ни хотелось ему оказаться сейчас под душем, как бы ни требовал отдыха его измученный организм (этой ночью Мельников ни на минуту не сомкнул глаз и даже не столько из-за неопределённости своего положения, сколько из-за страшных звуков, которые раздавались за стеной, и от которых он никак не мог отгородиться), сначала надо было сделать дело, предупредить. Потому что в их положении промедление смерти подобно.
Пока Олег поднимался с военного яруса на третий Поднебесный уровень (их было всего шесть и каждый включал в себя по три этажа), шёл длинными коридорами от лестницы к центру, где находилась приёмная административного управления, ему практически никто не встретился. Этажи словно вымерли. Можно было, конечно, списать всё на рабочее время — часы на руке показывали без пяти минут одиннадцать, — но дело было не только в этом. При Савельеве было больше свободы что ли, а сейчас люди словно попрятались по своим норам, чего-то осторожно выжидая и стараясь лишний раз не высовываться. Олег и за собой всё чаще замечал такое желание: после работы ноги сами несли его домой, а, оказавшись дома, хотелось запереться на все замки, забаррикадироваться, спрятаться в уютный кокон домашнего мирка. Там, за пределами квартиры даже воздух казался тягучим и вязким, как голос Ставицкого, и он опутывал, затягивал, сковывал разум. Здесь, на верхних этажах, это ощущалось почему-то особенно остро.