Бастард де Молеон
Шрифт:
– Позвольте мне снова умолять вас, мессир. Да, Мотриль – негодяй, если бы его постигла кара, это было бы угодно Богу… Но Мотриль безоружен, приносить вред он больше не может…
– С таким же успехом вы могли бы обращаться к статуе, сир де Молеон, – ответил коннетабль. – Прошу вас, дайте мне отдохнуть. Я разрешаю вам обещать гарнизону все что угодно. Ступайте!
Спорить было бесполезно. Аженор прекрасно знал, что Дюгеклен, если он принял решение, непреклонен и на попятный не идет.
Аженор также понимал, что Мотриль, зная
Мотриль, действительно, принадлежал к тем людям, что умеют переносить груз вызываемой ими ненависти. Безжалостный к другим, он примирялся с тем, что сам пощады не получит.
С другой стороны, Мотриль никогда не согласился бы отдать Аиссу. Аженор находился в труднейшем положении.
«Если я солгу, то опозорю себя, – размышлял он. – Если я пообещаю Мотрилю жизнь, но не сдержу слова, то буду недостоин любви женщины и уважения людей».
Он глубоко задумался над этими, казалось, непреодолимыми затруднениями, когда фанфары возвестили, что к палатке приближается король Энрике.
Уже совсем рассвело; из лагеря можно было разглядеть площадку замка, по которой прохаживались о чем-то оживленно беседующие Мотриль и дон Родриго.
– То, чего вам не разрешил коннетабль, вам позволит сделать король Энрике, – успокаивал Мюзарон совсем загрустившего хозяина. – Просите, и вы добьетесь своего. Какая разница, чьи уста скажут «да», лишь бы они сказали такое «да», которое вы сможете, ни в чем не солгав, передать Мотрилю.
– Попробую, – согласился Аженор.
И он преклонил колено у ног короля Энрике. Оруженосец помогал королю слезть с коня.
– Говорят, у вас добрая новость, – сказал король.
– Да, ваша светлость.
– Я хочу наградить вас, Молеон, можете просить у меня графство.
– Я прошу у вас жизнь Мотриля.
– Это больше чем графство, – ответил король, – но вам я ее дарю.
– Уезжайте скорее, сударь, – шепнул своему господину Мюзарон, – потому что сюда идет коннетабль, и, если он услышит, будет слишком поздно.
Аженор поцеловал руку королю, который уже спешился и громко приветствовал Дюгеклена:
– Здравствуйте, дорогой коннетабль. Предатель, кажется, в наших руках.
– Да, ваша милость, – ответил Бертран, притворившись, будто не видел, как Аженор беседовал с королем.
Молодой человек удалился так поспешно, будто уносил с собой сокровище. Аженор имел право, так как его назначили парламентером, взять с собой двух трубачей; приказав им идти впереди, он вместе с неразлучным Мюзароном поднялся по тропе к нижним воротам замка.
XXV. Дипломатия любви
Перед ним сразу распахнули ворота, и он, направившись вверх по дорожке, мог сам судить о том, как трудно проникнуть в замок.
Кое-где тропа была в ширину не больше фута. Скала, по мере того как она вилась ввысь, становились все круче; бретонцы
– Любовь делает вас очень неосторожным, сударь, – заметил Мюзарон. – Ну да ладно! Все под Богом ходим.
– Ты забываешь что наши особы неприкосновенны.
– Полноте, сударь, проклятый мавр не пощадит никого. И неужто вы думаете, что для него есть на земле что-то неприкосновенное?
Аженор, приказав своему оруженосцу замолчать, продолжал подниматься вверх по тропе и добрался до площадки, где поджидал его Мотриль.
«Опять этот француз! – прошептал он. – Зачем он явился в замок?»
Зазвучали фанфары; Мотриль кивком головы дал знать, что слушает Молеона.
– Я пришел сюда, – сказал Аженор, – от имени коннетабля передать тебе следующее: «Я заключил перемирие с моими врагами при условии, что никто не выйдет из замка… и даровал всем жизнь лишь на этом условии. Сегодня я вынужден изменить свое решение, потому что вы нарушили данное вами слово».
– В чем же? – спросил Мотриль, побледнев.
– Этой ночью три всадника преодолели насыпной вал, обманув наших часовых, – ответил Аженор.
– Вот оно что! – сказал Мотриль, пытаясь ничем не выдать волнения. – Надо наказать их смертью… ведь они преступили клятву.
– Это было бы легко, если бы мы их поймали, – возразил Аженор. – Но они бежали…
– Почему вы не сумели их задержать? – вскричал Мотриль, не способный до конца скрыть свою радость после того, как пережил столь сильную тревогу.
– Потому, что наша стража доверилась вашему слову и менее строго, чем обычно, несла караул, и потому, что, по мысли сеньора Родриго, который стоит здесь, никому из вас не было смысла бежать, раз всем вам даровали жизнь…
– И что из этого следует? – спросил мавр.
– То, что надо кое-что изменить в условиях перемирия.
– Ах! Я так и думал, – с горечью сказал Мотриль. – Милосердие христиан хрупко, словно стеклянный кубок; вкушая вино, надо остерегаться, как бы не разбить кубок. Ты нам сказал, что несколько солдат бежали из Монтеля, и поэтому ты будешь вынужден казнить всех нас.
– Но прежде, сарацин, – возразил Аженор, уязвленный этим упреком и этим предположением, – прежде ты должен узнать, кто эти беглецы.
– Как я узнаю это?
– Пересчитай своих солдат.
– Здесь я не распоряжаюсь.
– Значит, ты не входишь в гарнизон замка, – живо возразил Аженор, – и условия перемирия тебя не касаются.
– Для молодого человека ты слишком хитер.
– Я стал хитрым из недоверчивости, наблюдая за сарацинами… Ну, отвечай.
– Я, действительно, начальник в замке, – ответил Мотриль, который боялся потерять преимущества капитуляции, если последняя окажется возможной.
– Сам видишь, что у меня были причины хитрить, поскольку ты лгал. Но сейчас дело не в этом. Ты признаешь, что условия перемирия были нарушены?