Басурманин. Крылья каарганов
Шрифт:
Суюма в ужасе, смотрела на брата. А Джамбулат, отшвырнув сестру на подушки, взял светильник, кувшин с кумысом и направился к запертой двери.
С трудом разлепив глаза, Мара не сразу поняла, где находится. Тяжёлый сон, сползая грубым овечьим покрывалом, медленно покидал, растворяясь в тусклом свете крошечного мутного окошка, под которым у невысокого столика небрежно валялись подушки. От подстилки, на которой она лежала, пахло свежей соломой. Из-под створчатых дверей в стене напротив просачивался
Мара пошевелила затёкшими руками – верёвки на них уже не было. Собрав остаток сил, она села и огляделась. За спиной всё так же стоял массивный деревянный столб, вросший в пол и подпиравший собой тяжёлые балки потолка. На подстилке свободно лежала длинная крепкая верёвка, привязанная к столбу у самой земли. Осмотрев себя и убедившись, что ноги свободны от пут, она встала. Слабость навалилась на плечи, в голове зашумело. Кто бы поведал, как долго пролежала она здесь во власти дурного сна?
Голоса в передней комнате смолкли. Мара прислушалась и, решив подойти к двери, сделала шаг. Голова закружилась. Во рту пересохло. Она покачнулась и чтобы не упасть, ухватилась руками за столб как раз в тот миг, когда снаружи раздался стук засовов. Противно заскрежетав, тяжёлые двери раскрылись.
На пороге появился могучий воин, облачённый в дорогие одежды. В тусклом свете очага, усыпанная каменьями сабля, висевшая на боку, отбрасывала вглубь комнаты кровавые блики. В руках он сжимал кувшин и светильник.
Наклонившись и протиснувшись сквозь двери, воин невольно озарил лицо.
Увидев Джамбулата, Мара застыла как камень. Опомнившись, она в страхе попятилась, а упёршись спиной в стену, вскинула голову, гордо взглянув в глаза давнему врагу.
– Помнишь меня! – довольно ухмыльнувшись, Джамбулат, поставил кувшин на столик и, повесив светильник на стену, прикрыл двери.
– И хотела забыть – так ты не даёшь, – пытаясь собраться с мыслями и успокоиться, дрогнувшим голосом ответила Мара.
Быстрыми шагами, преодолев комнату, военачальник Хорезма подошёл вплотную, резко поднял руку и, едва коснувшись растрёпанных волос, слегка сдавил шею. Наклонившись к лицу, замер и, с трудом пересилив себя, чтобы не коснуться её губ, тихо сказал:
– Моя Магрура! Как и прежде, хороша! Знаешь, зачем ты здесь?
– Не на праздник позвал. На пиры во дворец шаха по своей воле приходят. Только в такие стены привозят в мешке через седло.
– Не бранись, моя красавица! Ветер столько песка разнёс по степям, а я… – Джамбулат запнулся, словно ему не хватало воздуха. – Я всё не в силах позабыть юную красавицу, что встретил на состязании лучников. Твоя стрела крепко засела в груди, причиняя боль, не давая вздохнуть.
Он разжал пальцы и протянул руку к щеке, желая дотронуться до лица. Но Мара, стиснув зубы от нахлынувшей боли воспоминаний, отвернулась. Сколько раз
Джамбулат ухватил Мару за подбородок, и с силой повернул к себе. Она скривилась.
– Не смей отворачиваться от меня, Магрура! – твёрдо, но всё так же тихо, произнёс он.
В его голосе не было угрозы, лишь тоска – горькая тоска о минувших днях.
Джамбулат заглянул в потемневшие глаза. Едва касаясь пальцами, притронулся к губам, провёл по щеке. Подхватив Мару под спину одной рукой, он оторвал её от стены, прижал к себе, и, отбросив тяжёлую прядь волос, склонился к шее и шумно втянул ноздрями воздух.
– Мои лета уже прошли, зачем я тебе?
Справившись со страхом, цепляясь за призрачную дымку надежды, Мара уперлась Джамбулату руками в грудь. Отстранилась, она высвободившись из крепких объятий и, отступив, уставилась ему в лицо:
– Я хочу, чтобы ты стала моей, – опуская руки, произнёс он.
В голосе воина звучало столько нетерпения, что Мара растерялась. Неужели Джамбулат действительно любил её? Или им двигало что-то иное?
– Разве тебе недостаёт нарсугур? Мне ли тягаться с их свежестью?
– Ты для меня молодой побег сочной травы, Магрура! Бутон диковинного цветка в саду дворца. Так же прекрасна, как и в ту пору, когда я увидел тебя! Ни одна из моих наложниц с тобою не сравнится. Только вели – всех сошлю.
– Почему?
– Придёт срок, и ты станешь моей.
Мара не верила тому, что слышит. Столько лет прошло, а Джамбулат всё ещё надеется, что она ему покорится.
– Никогда! – медленно произнесла она и отвернулась.
Джамбулат приблизился, схватил её за плечи и резко развернул лицом к себе.
– Не упорствуй, Магрура! Ты сама будешь меня умолять об этом!
– Не бывать тому!
– Я так хочу! И ты будешь моей!
Мысль, что многие лета назад Джамбулат уже говорил ей эти слова, всколыхнули в душе Мары былую злость.
– Лучше убей меня! – с вызовом бросила она.
– Убить? Нет! Я подожду!
Он выпустил её из крепких рук и, отойдя к окну, взял со столика кувшин, неторопливо поднёс ко рту и сделал глоток. Белесый напиток тонкой струйкой побежал по бороде.
– Ты передумаешь! Или я велю моим каарганам растерзать Дамира. И заставлю смотреть на его страдания. Что? Жизнь сына ничего не значит для тебя?
От страшных слов Мара поёжилась. Она смотрела, как Джамбулат ставит кувшин, как медленно идёт к ней. Стараясь говорить спокойно, она, понизив голос, твёрдо произнесла:
– А кто тебе сказал, что хан Дамир – мой сын?
Ей удалось справиться с волнением. Голос окреп и стал жёстким:
– У Явуз-хана и при мне, и после много наложниц в шатре побывало.
Джамбулат посмотрел ей в лицо, схватив за подбородок. Мара скривилась от боли, высвободилась и отступила.
Джамбулат усмехнулся: