Батареи Магнусхольма
Шрифт:
— Может, и так. Ну так куда слать билеты?
— Да прямо ко мне. Есть у тебя дама сердца? Ну так пусть принесет, а я ей бесплатно сделаю фотографические карточки.
Янтовский рассмеялся.
— Я сестру пришлю. Ей ни в одном ателье не могут угодить. Ты постарайся. Ну, падам до ног!
Лабрюйер повесил трубку и крепко задумался.
Кому и на кой черт он понадобился?
Вряд ли кто заинтересовался господином Гроссмайстером и даже господином Лабрюйером.
Но вдруг — Леопардом?
Тогда все-таки придется обрадовать
Билеты в «Гранд-кино», что на Романовской, принесла прехорошенькая молодая дама — фотографировать такую одно удовольствие. Каролина взялась за дело с большим воодушевлением, а потом уговорилась с сестрицей Янтовского о совместном походе в знаменитую кондитерскую при ресторане Отто Шварца — поесть маленьких и безумно вкусных штопкюхенов со взбитыми сливками.
Фильм явно выбирала дама — это была «Бездна» с Астой Нильсен, душераздирающая драма, в финале которой героиня насаживала на кинжал неверного любовника. Лабрюйер слыхал, что рыдающих зрительниц под руки выводили из зала.
Он шел на Романовскую через Александро-Невский храм — пусть топтуны поломают головы! В храме он потолковал с женщиной, состоящей при свечном ящике, с молодым батюшкой, недавним выпускником семинарии, спросил почтенного ветерана про образ Николая-угодника, оставил на подоконнике завалявшуюся в кармане бумажку — это была записка от фрау Вальдорф о необходимости утеплить к зиме окна. Выйдя из храма, он остановил ормана и укатил к кинематографу, оставив топтунов разбираться с бумажкой.
Янтовский ждал в фойе, сильно смахивая на петуха в курятнике: посмотреть кровавую драму пришли главным образом женщины. В зале, под аккорды тапера, почти не глядя на экран, они и побеседовали.
— Ну, слушай, — шептал Янтовский. — Я в тот день прогулялся до Александровской. Линдер просил заглянуть во «Франкфурт-на-Майне», полюбопытствовать насчет номеров, где играют по большой. И я потом видел, как ты неведомо откуда возвращаешься по Романовской. Я встал на углу, возле нищих, понаблюдал. Они очень толково вели тебя вдвоем. А судя по тому, как возле перекрестка отстали — уже знают, где ты живешь. То есть не первый день за тобой таскаются. Если бы у меня был маленький ручной фотоаппарат, знаешь, я видел такой, называется «Атом», я бы их для тебя заснял.
— Вряд ли. При съемке важна выдержка, это я тебе потом объясню…
— Ну, ладно. Один — ты его, может, даже помнишь. По бумагам проходил как «Пуйка», он у Линдера был информатором и не только. Еще при господине Кошко его использовали. Щупленький, как парнишка, а лет за тридцать, лицо маленькое, мордочка остренькая, похож на щипача, прижмется к тебе в толпе — и уходит с твоим бумажником.
— А второй?
— Второй покрупнее, одет как рабочий — хорошие сапоги, тужурка, кепка. Тужурка вроде бы черная или темно-синяя. Волосы, сколько можно разобрать, очень коротко стрижены. А Пуйка — в пальтишке, явно с чужого плеча, в котелке, с тросточкой.
— Понятно. Значит, следят за ателье…
— Да, за ателье
— Может, все-таки мазурики? — в голосе у Лабрюйера прозвучала неожиданная для Янтовского надежда.
— Может, и они, только на кой ляд им твои фальшивые пальмы и чучела? Ты ведь не такие деньги зарабатываешь, чтобы ради них ателье грабить. Хотя для Пуйки и это — сокровища Голконды, но тот, кто их нанял, явно располагает средствами… Ну, я предупредил, а ты — как знаешь.
— Дженкуе бардзо, пан Янтовски…
Они некоторое время молча смотрели на экран, где металась в безмолвном отчаянии Аста Нильсен. Потом Янтовский, решив, что любовная драма — напрасная трата времени, встал и вышел, не дожидаясь душераздирающей сцены убийства. Пять минут спустя вышел и Лабрюйер.
Он шел в фотографическое заведение очень задумчивый. Похоже, начинались события, о которых его предупреждали, когда он из упрямства и желания перещеголять Аякса Саламинского поехал наниматься агентом в контрразведку.
— Чего-то такого следовало ожидать, — сказала Каролина, узнав про топтунов. — Пойду покурю, подумаю, что тут можно сделать… и какая от них, мерзавцев, возможна польза… Говорите, одного вы можете знать в лицо?
— Да, я даже припоминаю его образину. У полицейских инспекторов и агентов часто бывают осведомители, которых они держат в секрете даже от сослуживцев. Как говорится, что знают трое — знает и свинья.
— Не знала такой поговорки… душка…
— Нужно связаться с начальством.
— Это — само собой. А камера «Атом» у меня в багаже имеется. Где Петька?
— На что он вам?
— Буду учить работать с «Атомом». Парнишка он неглупый, быстро все поймет. Если топтуны следят за нашим заведением хотя бы три дня, то они и меня заметили. А Петька приходит и уходит через черный ход. И кто подумает, что у мальчишки может быть спрятана на груди фотокамера?
— Сейчас за ним схожу.
Пича, узнав, что будет выслеживать воров, которые покушаются на «Рижскую фотографию господина Лабрюйера», пришел в восторг и даже был готов изничтожить их приемами штыкового боя.
На следующий день Лабрюйер пешком, чтобы топтуны хорошенько прогулялись, отправился в Московской форштадт — на авось, не слишком надеясь застать дома выпивоху Аннушку. Каролина с Пичей вышли заранее, поехали трамваем и подкараулили Лабрюйера в назначенном месте — у виадука на Мельничной улице.
Лабрюйер не знал, где они спрятались, да и не желал знать. Пройдя под виадуком и оказавшись в форштадте, он убедился, что выпивохи дома все еще нет, и пошел в сторону вокзала. Оттуда он взял ормана и поспешил в фотографическое заведение — там оставался один Ян, и, хотя Каролина кое-чему его уже научила, сам бы он со съемкой группы или ребенка не справился.
В заведении ждала дама. Она сидела в кресле и листала альбом с лучшими работами Каролины. Увидев входящего Лабрюйера, она встала и сделала шаг навстречу, протягивая руку для поцелуя.