Батареи Магнусхольма
Шрифт:
Начался дождь, а зонта Лабрюйер не захватил. Оставалось только помахать рукой орману, сесть в пролетку с поднятым верхом и вернуться на Александровскую.
Там ждал сюрприз — в лаборатории у Каролины сидел человек, назвавшийся Барсуком.
Этого человека Лабрюйер знал! Но знал лишь по отчеству — «Акимыч». Так называл Аякс Саламинский своего помощника, исполнявшего роль почтальона.
Помощник был уже в годах, но крепок и бодр.
— Итак, диспозиция, — сказала Каролина. — Задача такая — выследить, изловить и взять в плен Пуйку. Но так, чтобы об этом никто не догадался. Допросить… Если повезет — перекупить его. Когда обещал встречу
— Если сегодня не телефонировал, то, возможно, завтра.
— Кого пошлем на встречу? Вас, Леопард, нельзя. Тебя, Барсук, тоже нельзя — ты потом за ним пойдешь. И меня нельзя — он меня видел в самой фотографии или возле нее. Что будем делать?
— Нужна баба, — попросту ответил Барсук. — Баба, которая хочет выследить неверного супруга. Таких дур больше, чем вы думаете.
— И где мы ее возьмем?!
Вопрос был по существу. Требовалась женщина, имеющая платежеспособный вид, средних лет, неглупая, способная провести разговор по плану: сперва наобещать мех и торбу, потом начать бешено торговаться, чтобы Пуйка плюнул и сбежал. Супруга дворника, госпожа Круминь, не годилась — слишком многое пришлось бы ей объяснять. А Лабрюйер не желал, чтобы эта женщина получила лишние для нее сведения. Она ведь могла ими как-то воспользоваться.
Лабрюйер знал, какого она роду-племени. Госпожа Круминь с гордостью называла себя «суйтской женщиной». Кто такие суйты — она не очень представляла, считала их особым племенем, вроде как примыкавшим к латышскому народу, но не совсем латышским. Возможно, немногочисленные суйты были потомками «свиты», тех поляков, что служили еще при дворе курляндского герцога Якоба в середине семнадцатого века. Суйтские женщины славились прямым характером, острым язычком и стойкостью в испытаниях.
Как госпожа Круминь попала в Ригу, Лабрюйер знал от швеек-сестричек Марты и Анны с четвертого этажа. Они только тем и развлекались, что собирали сплетни обо всем квартале. Дарта Круминь в шестнадцать лет поверила обещаниям хозяйского сынка и совершила роковую для девицы ошибку. Хозяин богатого хутора дал сынку пару оплеух и заявил, что он в такой невестке не нуждается. Опозоренная девица сбежала в Ригу и тут родила дочку. Она трудилась в поте лица, чтобы содержать себя и ребенка, пока не приглянулась отставному солдату Круминю. Он как раз присматривал себе место дворника, а дворнику надо быть женатым. Отставному солдату было тридцать четыре года, мужчина в самом соку, и они быстро сговорились. Дарта стала хозяйкой в дворницкой служебной квартире и очень скоро захватила власть в семействе.
Каролина, Барсук и Лабрюйер потратили два часа на поиски гипотетической женщины, пока сообразили: к Пуйке ведь может прийти и обманутый муж, желающий выследить неверную супругу.
— Так это же может быть Прохоров! — воскликнул Барсук.
Когда Лабрюйер увидел Прохорова, то сразу понял: именно этот человек и нужен. Толстенький, подвижный, хорошо одетый, а на физиономии написано: за что, за что вы все меня не любите?!
— Наш человек, — сказал про него Барсук. — Выполняет несложные поручения, и на него можно положиться. А теперь — диспозиция.
Лабрюйер должен был придумать, кому где стоять на Первом Рижском вокзале во время прибытия московского поезда. Он не раз бывал на перроне, знал многие закоулки, ему и карты в руки. Уж что-что, а распределять силы во время облавы он умел.
Взяв перронный билет за десять копеек, Лабрюйер замешался в толпу встречающих. Линдер
Платформ, к которым приходили поезда, было две, и Лабрюйер встал на той, где недавно выстроили багажное помещение, там он мог видеть из-за угла маневры Барсука.
Поезд пришел; Барсук то пропадал за фигурами пассажиров и встречающих, то снова появлялся; наконец исчез окончательно. Это означало, что Прохоров исполнил свою роль, поссорился с Пуйкой, и теперь топтун отправился по своим загадочным топтунским делам, а Барсук — следом.
Встреча с Каролиной была назначена в фотографическом заведении, куда каждый добирался своим ходом.
— Теперь остается только ждать, — сказал ей Лабрюйер. — Пуйка промышляет всякими мелкими комиссиями и может водить за собой Акимыча по всей Риге. А местожительство он имеет такое, что там ему сидеть неохота. Наверно, только ночует в какой-нибудь хибаре.
Лабрюйер ошибся — Пуйка жил на Романовской, можно сказать, в трех шагах от Александровской, по предположениям Барсука, — в комнатушке под самой крышей.
— Заглянем-ка мы к нему пораньше с утра, — решил Барсук. — Мы вдвоем, господин Лабрюйер, с ним живо управимся. Он увидит вас и все поймет.
— Я знаю, чем его припугнуть. Если Линдер не станет его нанимать — то образуется прореха в кошельке, — ответил Лабрюйер. — Так что, в пять утра идем в гости?
— Можно и в половине шестого.
Лабрюйер, с одной стороны, не любил вставать в такую рань, а с другой — прогуляться по пустым улицам было даже приятно. Барсука оставили ночевать в ателье, на вычурной кушетке, купленной для завлекательных картинок — многие дамы любили позировать полулежа.
Дома Лабрюйер произвел раскопки в комоде и нашел предмет, оставшийся с полицейских времен, — набор отмычек. Отмычки были военной добычей и впоследствии два раза пригодились. А если в половине шестого утра, холодного осеннего утра, когда еще ни одного дворника на улицах нет, идешь в гости к человеку, отнюдь не ждущему гостей, такой сувенир очень даже пригодится.
Барсук ждал его во дворе, куда выходил черный ход «Рижской фотографии господина Лабрюйера». Там же стояла и Каролина, кутаясь в черную накидку «дипломат», расшитую черной же тесьмой.
— Идем скорее, — сказала она. — Что-то я зябну…
Барсук привел к нужному дому на Романовской. Как и предполагал Лабрюйер, двери парадного были заперты. Отмычка с ними справилась, Лабрюйер первым вошел в парадное, осветил лестницу электрическим фонариком и подивился пестроте кафельных плиток, которыми были выложены стены. Это был странный дом — вроде для богатых, с высокими потолками, со скамеечками на межэтажных площадках, но без лифта. Так что на шестой этаж добирались пешком и от быстрой ходьбы взмокли.
Там были четыре двери — две приличные, а две кое-какие, пробитые в стене, когда хозяин решил поделить помещения под крышей на маленькие квартиры.
— Крайняя справа, Александр Иванович. Там коридор и две комнаты. Одна, как мне сказали, сейчас пустует, в другой — наш Пуйка, — объяснил Барсук.
Но применять отмычки не пришлось — дверь оказалась не закрыта.
— Мне это не нравится, — сказал Лабрюйер. — Ну-ка, отойдите… Не хватало еще, чтобы вы оставили там следы…
Нельзя сказать, что он, как пес, чуял смерть сквозь стены. Но к внезапной тревоге он обычно прислушивался, зная — в большинстве случаев эта тревога не просто так просыпается.