Батареи Магнусхольма
Шрифт:
Так что зашел Лабрюйер в храм — и едва оттуда не выскочил.
Он увидел госпожу Красницкую на коленях перед образом Богородицы. Он узнал этот наклон головы, этот профиль, узнал, еще не увидев толком, заметив в мгновенно возникшую и пропавшую щель между сгорбленными маленькими фигурками старых богомолок.
О чем бы могла просить Богородицу подруга карточного шулера? Об удачных рижских гастролях? Чтобы к Рождеству убраться отсюда с хорошей поживой? Бр-р-р…
Надо же, кто ему показался Иоанной д’Арк!
Свечку-то он поставил, а вот молитвы не получилось. И весь остаток дня Лабрюйер проходил смурной — надо же, даже
А потом началась суета, связанная с выездом в зоологический сад.
Фрау Берта просила Лабрюйера нанять надежного возчика с телегой, чтобы перевезти клетку, которую она называла «голубиным домиком». Клетка была огромная и роскошная, состояла из двух частей — вольера с перекладинками и трехэтажного примыкающего к ней деревянного здания, куда вело девять круглых окошечек. Получалось, что каждый голубок имел свое личное жилище. Этот дворец был украшен резьбой и казался чуть ли не сказочным замком.
Лабрюйер полагал, придя в цирк пораньше, поговорить с конюхом Орловым о мадмуазель Мари. Не вышло — конюх куда-то сгинул. Зато повезло встретить возле цирка давнего неприятеля — инспектора Горнфельда. Было не до старых счетов — Лабрюйер отдал ему три фотокарточки с довольно невнятным портретом топтуна, просил передать Линдеру. Остальные три приберег — черт ли его, Горнфельда, разберет, не потерял бы карточки из вредности.
В зоологический сад поехали неторопливым караваном — впереди в пролетке Лабрюйер и фрау Берта, за ними, в другой пролетке, Каролина с фотографическими аппаратами и Пича, затем шла третья пролетка — туда посадили Эмму Бауэр с затянутыми марлей корзинками, а в корзинках сидели голуби; в арьергарде тащилась телега с «голубиным домиком».
Из Парковой улицы, где у ворот циркового двора составили караван, выехали на Суворовскую, потом свернули на Матвеевскую и взяли курс на Кайзервальд.
Кайзервальд получил свое красивое название совсем недавно. Когда городские власти задумали устроить на северо-восточной окраине Риги город-сад, кто-то умный то ли вспомнил, то ли изобрел легенду о том, что когда Ригу в 1621 году штурмовала шведская армия, неподалеку от Штинтзее разбил лагерь король Густав-Адольф. В честь него и появился на карте Кайзервальд — «королевский лес».
Эта местность еще лет двадцать назад была совершенно сельской. Выбор городских властей имел смысл: великолепный лес есть, озеро, где развлекаться рыболовством и кататься на лодках, есть, свежего воздуха — в избытке. Тем более, что идея города-сада была вполне европейской, современной и прогрессивной. Первые, еще пунктирные, улицы появились на городском плане еще тринадцать лет назад. Знаменитый мастер ландшафтов, директор садов и парков Риги Георг Фридрих Куфальдт, который не просто кресло в кабинете занимал, а ко всем рижским паркам руку приложил, разработал проект колонии дорогих вилл.
Замысел был хороший — ухоженный парк с особняками, с дорожками для велосипедной и верховой езды, с теннисными кортами, с яхтклубом и всем тем, что должно радовать души богатых рижских бюргеров, желательно — из хороших немецких фамилий. Для строительства приглашали лучших архитекторов, и особнячки были один другого краше. За образец были взяты швейцарские шале, город поставил условие — не выше двух этажей, но позволялись башенки и очень одобрялись резные деревянные украшения. Вот
От цирка до Штинтзее было чуть ли не восемь верст, караван тащился медленно; выехали в девять утра, а на место прибыли чуть ли не к обеду. Было время поговорить с фрау Бертой о Марии Скворцовой.
— Вам она нравится? — спросила фрау Берта. — Нет, вы скажите мне прямо — нравится? Господин Лабрюйер, она моложе меня, но я выгляжу лучше! Мне двадцать девять лет, господин Лабрюйер…
Лабрюйер немедленно вспомнил актрису Терскую, которая уже лет десять никак не могла дожить до тридцати. Это был прямо какой-то роковой возраст для актерок, как объяснил ему Самсон Стрельский, сразу за цифрой «29» следовала, очевидно, могильная плита.
— … ей, как она говорит, двадцать два, но она в двадцать два выглядит на тридцать!
«Тридцать», как утверждал Стрельский, было чем-то средним между могильной плитой и белым флагом, который выбрасывают в знак поражения. Женщина, признавшись, что ей уже тридцать, тем самым говорит: люди добрые, моя жизнь завершилась, я схожу со сцены, мне осталось только нянчить внуков.
Так что, благодаря старому актеру-актерычу Стрельскому Лабрюйер уже приблизительно понимал, что хочет довести до его сведения артистка.
— И она на все готова, лишь бы заполучить богатого мужчину. Господин Лабрюйер, я далеко не ангел, да, но я замужняя женщина, и это для меня свято. Я могу шутить с мужчинами, могу кокетничать, могу принимать подарки, но я же артистка, все артистки принимают подарки, и это их ни к чему не обязывает. А наша мадмуазель Мари расплачивается за них — вы понимаете, чем расплачивается? Поэтому мой поклонник переметнулся к ней. И после этого они ведут себя очень тихо, где-то тайно встречаются, но не в той конуре на Ключевой улице. Она хитрая! Она и с другим мужчиной встречается.
— А кто этот загадочный поклонник?
— Я не могу назвать его имя, — вдруг обретя серьезность, сказала фрау Берта. — Видите ли, эти приключения с артистками могут сильно скомпрометировать приличного человека, а он все-таки служит в армии. Я лучше к нему отношусь, чем он считает… И я надеюсь, что он разберется, кто из нас чего стоит…
— Кто-то из офицеров рижского гарнизона?
— Да, господин Лабрюйер. Больше ни слова не скажу. У нас, настоящих артисток, тоже есть понятие о чести и порядочности. Смешно, да? Но это так. Мадмуазель Мари — не артистка, нет, она в цирке случайная персона. Ей нужен способ поймать дурака и выйти за него замуж. Поэтому она выходит на манеж в коротенькой юбочке. Если бы она в такой юбке вышла на улицу, ее бы отвезли на Александровские высоты. Да, да, я уже знаю, где в Риге больница для умалишенных. Разве что на Мариинскую улицу… Да, я и это знаю — где у вас бродят по вечерам женщины дурного поведения!