Батискаф
Шрифт:
— Да что с ним толку разговаривать! — Костя даже не смотрит в мою сторону, его спина красноречиво играет лопатками.
Хорват что-то бормочет во сне. Покосившись на него (из-под одеяла торчала косичка), понизив голос, Ханни говорит:
— Кое-кто, между прочим, уезжает. — Взгляд в сторону Кости (с глазу на глаз Ханни мне говорил: чем скорей он уедет, тем лучше, давай все сделаем так, чтоб он побыстрей отцепился от нас, уедет, и мы вздохнем с облегчением, — последние две недели Костя нашу жизнь в Авнструпе сделал невыносимой, это было похоже на армию: он дрессировал и гонял нас, — наконец, Ханни как-то «выслужился» до прапорщика,
— Эй, ты, клоун! — Костя заметил кого-то в коридоре. — Стой!
Кажется, это был парнишка из Буркина-Фасо; он не остановился; Костя причмокнул раздраженно, отлепился от косяка и пошел. Мы еще раз услышали его зычное «hey, you, Joe!».
— Слушай, мэн, — продолжает разговор в более доброжелательном тоне Хануман, — ну, честное слово, не понимаю. Чем раньше мы соберем его в дорогу, тем лучше. «Подарки», которые я тебе давал, ты их как, продал или что?
— За них давали гроши. Прежде чем соглашаться на минимум — двадцать крон за диск вместо ожидаемых тридцати пяти — я решил с тобой посоветоваться.
(Мне было худо, надо было «подлечиться» немного или полежать.)
— Не будь ты таким простофилей! Чего советоваться? Ты знаешь наши цены. Тридцать пять крон за диск. Минимум. Ни кроны меньше. Нужно брать инициативу в свои руки, давить, вырывать деньги зубами. Или ты думаешь, они сами в кармане у тебя появятся? Материализуются из ничего? Из ничего не бывает ничего! Деньги тем более…
Всё! Надоело слушать! Решаю огорошить его моим козырем:
— А вот тут ты ошибаешься, Ханни! Еще как бывает! Вот, — я достаю мой спасительный билет, сейчас ты будешь у меня плясать от счастья, скупердяй, лежит тут, барыга, бабки считает, — вот билет до Юлланда! Настоящий, цельный…
— Что? Какой билет? — В комнате появляется Костя. Хорват привстает в постели, хитро приглядываясь к билету в моих руках. Костя вытягивает билет из моих пальцев, снимает фальшивые очки, крутит, вертит перед носом. — До Ольборга! Настоящий! Откуда он у тебя? — Он дрожит от возбуждения (он думал, что я так запросто ему подарю билет; он думал, что дело в шляпе и он может спокойно сесть и поехать без всяких пересадок до самого Ольборга — и собирать на дорогу не надо! — потому что он просто-напросто заберет все наши деньги, оставляя нам взамен свое «наследие»: все точки, все наколки, все трюки, рыбные места и барыг. Только я в ту секунду решил стоять за мой билет до конца: мой! не дам! идите все к черту! пусть едет на перекладных с геморроем! пусть катится к чертям со своей воровской этикой! чихать мне на него! на всех! захочу, у негров буду ночевать или вообще — осяду у Дорте на Кристиании, чтоб ваши морды не видеть!).
— Долго рассказывать, — забираю билет, — длинная история, а вам ведь некогда, — прячу мою драгоценность в карман, —
— Как это твоя доля?
— Что значит твоя доля?
— Весь билет?
— Да ты что!
— Он же полтыщи стоит!
— Я его раздобыл, значит, он мой, — говорю твердо, — заметьте, я отказываюсь от своей доли с барахла, которое толкнул, пока вы тут курили мою травку, за которую ничего с вас не требую. Ничего. Я вообще мог бы вам мой билет не показывать…
Костя пренебрежительно играет губами (это было неслыханно: тут человек в путь собирается — долгий и безнадежный, — а этот мудак о своей доле толкует), издевательски хмыкает:
— Хм-хм. А за кофе ты тоже ничего не требуешь с нас?
— Нет, — отвечаю сухо, не глядя в его сторону (кофе тоже я доставал и варил для них, негодяев, пока они планировали нашу общую судьбу). — Ничего.
— Спасибо.
— Пожалуйста. — Билет во внутреннем кармане, застегиваюсь (все, теперь вы его больше не увидите).
— Зачем же ты его показал тогда? — ядовито спрашивает Хануман, чувствуя, что между нами с Костей растет напряжение (нам ни в коем случае с ним не следует ссориться, — не раз шептал мне Хануман, — подыграем ему, сплавим, а потом своим делом займемся! — Хотел бы я знать: каким это своим делом?).
— Да, зачем ты его показал, если мог не показывать? — ухмыляется Костя. — Похвастать хотел?
— Во-первых, я ничего не тихарю. Ну, а во-вторых, объяснить вам надо было, почему от доли отказываюсь. Вот билет, и ничего с общака мне не надо. Общак — ваш.
— Спасибо за одолжение.
— Пожалуйста.
Костя опять хмыкнул, махнул рукой, мол, говорить с идиотом бесполезно — ни черта не понимает, — и к дверям.
— Договаривайтесь сами, я пойду посмотрю, не вернулись ли грузины.
— Вот, а один раз Тео мне сказал…
Мы смотрим на Петара.
— Если тебе повезло, — начинает он очередную байку, — это еще не значит, что ты — везунчик, понял? — И подмигивает мне. — Понимаешь, к чему клоню? — продолжает Петар, улыбаясь. — Держи птицу счастья в руках крепко, не упускай! Второй может и не быть. Может, ты мне его уступишь? Я сразу дам денег. Прямо сейчас!
— Триста крон, — моментально выстреливает Ханни. — Давай триста крон — и билет твой!
— Нет, погоди, — мнется Петар, усмехается. — Триста, триста… Тебе сразу дай триста крон. Ага. Это же его билет, вот я с ним и буду договариваться…
— А зачем тебе на Юлланд?
— Фестиваль, рок-н-ролл, новые широты… Расскажи нам сперва, где ты его взял… Я уверен, тут какая-то история…
Да, тут была история. Петар любил истории. Он постоянно об этом говорил.
«Я собиратель историй, я — сказитель, хорватский скальд, — говорил он. — Я вообще в Скандинавию подался за историями…»
У него на них нюх.
— Тут есть несомненно какая-то история, — улыбается азартно хорват, взбивая подушку, — чую, есть!
— Конечно, есть, — говорю я с напускной значимостью, — только для начала я хотел бы перекусить… или подлечиться…
— Сразу предупреждаю, — говорит Хануман, — в лагере пусто. Ты же был на Кристиании — разве ты не покурил с Кис?.. И не поел в Вудстоке — сухарики с сыром и пиво, как ты обычно любишь?..
— Нет, как-то не до этого было. Собаки все время лаяли, и я решил смыться пораньше…