Батискаф
Шрифт:
— Нервы, это все нервы…
— Я приготовлю что-нибудь, сварю суп или испеку пиццу, — говорит Петар.
Хануман отмахивается от него. Он терпеть не мог его эксперименты; хорват и руки никогда не мыл… но я не брезговал, я с удовольствием ел недожаренные бифштексы, плохо проваренное ризотто, сырые пиццы. Мне нравился Петар, с первой минуты, как я его увидел, меня не покидало чувство, будто я его знал давно, очень давно… Когда, он появился в нашей комнате, я подумал, что видел его раньше — может быть, вчера, или на прошлой неделе… мы сменили много комнат, он мог быть в одной из них, — так я подумал, когда увидел его… и я с ним даже так как-то поздоровался: «Ах, привет!.. Опять ты… что делаешь?» — Ханумана это сбило с толку, поэтому он не стал задавать никаких вопросов человеку, который стоял и его маникюрными ножничками постригал свои огромные ногти перед раковиной, в которой лежали наши тарелки; на столе стояла бутылка французского вина, завернутая в красивый подарочный кулек, — это подкупало, — лежал здоровенный кусок сыра и большой напильник. Хорват тихо улыбнулся (как он мне сообщил после, он привык, что производит на людей такое странное впечатление: «Многие при первой встрече говорят или чувствуют, будто знали меня прежде, — сказал он, — я это объясняю реинкарнациями, я прошел много воплощений, наверняка за многие жизни я успел со всеми познакомиться… И еще мне кажется, будто в одном из недавних воплощений я был какой-то знаменитостью — Элвисом Пресли или Джеймсом Дином. Хотя ты знаешь, что нет такого понятия, как недавнее воплощение, это очень условно, так как ты можешь в своем инкарнационном списке иметь и воплощения, которые по отношению к настоящему находятся в будущем, или вообще — могут быть одной из параллельных жизней, что объясняется нехваткой душ,
«Прошу меня покорнейше простить за это вторжение. Сам бы я ни за что не осмелился и заночевал бы на улице… Но сербы решили, что…»
«Тебя ищут? — строго спросил Хануман — мы были на амфетамине. — Мы должны тебя прятать? Почему с нами не оговорили? Сколько за тебя они дают? Сколько за ночь?»
«О, нет, нет, — успокоил Петар. — Никто меня не ищет. Насколько мне известно… Надеюсь, что нет… Просто мне некуда было пойти… Сербы сказали, что у вас есть место… Вот смешно, я с ними воевал, а они меня так тепло встретили… Хотя я ни одного серба за всю войну не убил… Взял в плен нескольких… В обиду не дал… Такие же молодые, как и эти ребятки, тоже рок любят… Говорят, вы тоже слушаете… — Мы с Ханни поняли, что начинается шоу, поставили демонстративно стулья, пластиковые красные стулья, сели не раздеваясь, закурили, хорват открыл бутылку, наполнил стаканы, вручил их нам с легким комическим поклоном, как на представлении, и продолжал: — Я нелегально тут… И можно сказать, что это случайность, но, как вы знаете, никаких случайностей не бывает — все закономерно… Может, я к вам попал затем, чтобы вас встретить… Для расширения карты духовного опыта… Долго не задержусь… Возможно, чтобы кое-что выяснить для себя… что-нибудь глубоко личное, но ведь вы прекрасно знаете — вижу по блеску в ваших глазах — все, даже самое глубоко личное, хочешь не хочешь, переплетается с судьбами других людей… Все мы части огромной бионергетической паутины… Итак, это было ночью, меня что-то позвало… Я сильно перекурил и после концерта выпал из обычного состояния, вдруг слышу — какой-то зов, отсюда, я стоял на станции в ожидании поезда, — совершенно напрасно, до утра не было поездов, — и вдруг увидел трубу… — Я прекрасно знал, что из Роскиле невозможно увидеть трубу Авнуструпа, и ухмыльнулся. Петар, видимо, заметил мою ухмылку. — Нет-нет, я не глазами ее увидел, конечно, внутренним зрением… И, вместо того чтобы поехать в Копенгаген, я поехал сюда, на велосипеде… Я тут бывал — лечился от травматического шока, PTSD, [75] у меня были психологические проблемы после войны, тут был госпиталь, еще бы не было у меня шока, вообразите!.. В августе ты на концерте Дэвида Боуи, а в сентябре — убей или тебя убьют!., убей или тебя убьют!.. Тра-та-та! Бум! Вух! Бум! Вух!
75
Posttraumatic stress disorder (англ.) — посттравматическое стрессовое расстройство.
Пули как пчелы — вззз, вззз… Я им на призывном пункте сказал, что я — скалолаз, спелеолог, альпинист, а не стрелок… а мне — пулемет и: убей или тебя убьют! Ну что ты будешь делать! Я же буддист, я не могу убивать, я рок-н-ролл люблю… Какая разница, четник он или кто… Мало ли кто он сейчас, человек — это сложная голограмма, сплетенная из невидимых светящихся нитей, некоторым больше нескольких сотен тысяч лет… Но кто такое станет слушать, когда сербы наступают?., вот-вот возьмут Сплит! Бери пулемет, патроны, ногой под зад — пшол! Особенно если у тебя такой богатый жизненный опыт, такой пестрый жизненный путь… Прямо в котел! За шкирку и в бой! Я в Данию вообще-то на фестиваль приехал, подумал, заеду-ка, старых друзей навестить, а тут, оказывается, лагерь сделали… Я не надолго… Самое большее на неделю… Вы как, не против?»
Мы были не против. Вино было душистое и легкое. Мягко шло. Рассказы его тоже действовали приятно. Они из него изливались с такой непринужденностью, точно он их очень долго вынашивал, — еще так бывает с людьми, которые на протяжение многих лет шатаются по барам и праздникам, свадьбам и похоронам, спят на ходу, просыпаются на стульях посреди какого-нибудь веселья или проваливаются в сон за барной стойкой, а потом, быстро нагнав поезд праздника, продолжают свою бесконечную историю, один год такой жизни может вместить сотни жизней, слепленных из многочисленных историй и злоключений, от такого образа жизни человек становится размягченным, бескостным, точно он целиком превратился в язык, такие люди способны говорить без умолку сутки напролет, это не преувеличение, я таких видел, они вываливают на тебя истории, как самосвалы, — некоторые производят впечатление медуз, и Петар был немного такой — мягкий, гибкий, расслабленный многолетним курением, спусками в пещеры, восхождениями на горные вершины, продолжительными путешествиями. Рассказ перетекал в рассказ. Из сумки появлялись новые и новые бутылки… испанское вино… чилийское… Хануман расслабился, я разомлел…
Он с друзьями отправился на фестиваль в Роскиле (Nick Cave и Smashing Pumpkins); вез всю честную компанию на своем старом фургоне; пока ехали через Германию, фургон начал потихоньку разваливаться; много раз останавливались.
«Он из-за этого и стал разваливаться, — говорил Петар, — потому что мы часто останавливались. Каждому нужно было что-нибудь купить или стибрить. Кому-то хотелось пива, кому-то чипсов… А кому-то по нужде..; Блевануть или просто подышать свежим воздухом… Ебеньте!.. Ну, нельзя так обращаться с машиной! Как они не понимают! Включай, выключай, не успел разогреться, как мотор остывает… Я мою машину знаю, с восьмидесятых у нас — служила верой и правдой, а тут толпа разбойников… Столько мусора — в каждой деревне приходилось выпрашивать курицу, я даже платил за курицу…»
Мы спросили, зачем курица?
«Как это? — удивился Петар. — Чтобы чистить машину. Не стану же я с собой возить пылесос или метелки! Запустил курицу, она все склевала — все крошки от этих идиотов… Нет, не поймите неправильно, это мои друзья, я их люблю, но что поделаешь, если они ведут себя как идиоты, когда собираются все вместе…»
Как только они въехали в Данию, фургон сдох и развалился (полетела задняя ось); Петар понял, что придется прощаться с фургоном, потому что: замени ты ось (а она дорогая), все остальное не починишь, и уж обратно не дотянет развалюха точно.
«О чем ты думал? — кричал ему в трубку отец, орал так, аж телефонная будка вибрировала. — О чем ты, черт тебя дери, думал, когда отправлялся на нашем фургоне в Данию! В Данию! Да я на нем уж и в город перестал ездить!»
Петар попросил друзей затолкать машину в лесок, — помогли и ушли, а он в одиночку стал стачивать напильником номера идентификации машины на двигателе и корпусе, как посоветовал отец:
«На свалку сдать денег стоит!.. Чинить тебе никто его не починит — и это дороже, чем сдать на свалку!.. Сними номера, закопай где-нибудь, а те, что на корпусе и моторе, сточи их напильником. Напильник есть?.. Так купи, мать твою! Что за дурья башка… Дешевле купить напильник, чем расплачиваться за эту гору мусора. Европейцы отследят, они пунктуальные. На их земле не то что машину, бутылку просто так не выкинешь. По компьютеру пробьют машину, по номеру, и потом я буду выплачивать, не ты же… Ты никогда ни за что не платишь, иждивенец!»
Петар был на пятнадцать лет меня старше, ему было сорок; истории сыпались из него, как табак, спички, монетки — сербские, хорватские, македонские, румынские, черногорские, немецкие, — он мог не есть вообще, но пил каждый день, по утрам его сильно трясло, глядя на него, у меня начинало веко дергаться, его дыхание от курева делалось свистящим, перед первой утренней сигаретой он буквально задыхался. Он жег табак, как черт, точно у него цель была такая — коптить каких-то скотов где-то, и он курил, выдыхал с наслаждением, будто знал наверняка, что дым идет в глотки и носы каким-нибудь мерзавцам, и испытывал очевидное удовлетворение от курения, как никто другой — разве что много позже, в Крокене, с нами жил один серб, или он хотел, чтоб все вокруг верили, будто он серб, я не знаю, до сих пор не уверен (за всю мою жизнь я понял наверняка только одну вещь: ни в чем нельзя быть уверенным, — возможно, это и есть самое главное, чему я должен был обучиться в жизни, и я медленно приближаюсь к окончательному экзамену, на котором смогу спокойно сказать: верить нельзя ничему, в том числе самому очевидному), тот серб тоже курил с небывалым наслаждением. Заваривая кофе по утрам, Петар выяснял в первую очередь: осталось ли чего-нибудь выпить?.. — если выпить не было, он приступал ко второму вопросу: а покурить?., не осталось ли чего покурить?.. — если и покурить было нечего, он начинал шарить по карманам в поисках денег и спрашивать:
(Хотя сербских девушек он любил тоже, он всегда был дружелюбным с сербами в лагере и всегда говорил, что воевал не с сербским народом, а с четниками.)
Стол, под которым он лазил, был большим, составленным из трех отдельных школьных столов, сверху был покрыт большой красной простыней (простыни были цветные); мы стелили простыни на стол, чтобы все было цивильно, как говорил Костя… ему нужна была скатерть на столе, когда он играл с грузинами в карты… желательно темно-красная, для игры в карты, как в клубе, говорил он, цвет бордо… Кощей хотел казаться крутым, и это его ослепляло, он не понимал, что играл на простыне, на которой Ханни драл китаянку… он не думал об этом… должна быть скатерть, и все… упрямый ублюдок… грузины тоже хотели, чтобы были на столе простыни, они сдвигали столы, приносили еще и еще, стелили большую простыню, выставляли бутылки вина, приносили тамале и мясо, нужна была белая простыня, это было редкостью, потому что при стирке они красились, за белой простыней приходилось охотиться… иногда на стол стелилась зеленая или синяя простыня, но чаще всего была красная, как в игорном клубе; стол собрали грузины, им нужен был большой стол, чтобы вся грузинская и армянская мафия могла поместиться (за этим столом шел дележ датской территории; на этом столе частенько появлялась карта Копенгагена и обсуждалось, какие улицы отходят ворам из Грузии, а какие улицы берут под себя воры из Армении, мало-помалу территория расширялась, — несмотря на то что сама Дания была и остается страной маленькой и ее территория никогда не увеличивалась, к тому же речь на тех встречах шла всего-то о магазинных кражах и мелком карманном промысле, но карта менялась — по мере прибытия новых и новых воришек, чистых мест, где еще не ступала нога азулянта, оставалось меньше и меньше, поэтому масштаб карт становился больше и больше, в расчет принимались места все менее приметные, даже самые мелкие, не какие-то там города, а просто городишки, всякие Kirkeby-Munkegard, и эти ничтожные дела решались со все большей и большей важностью, как если б речь шла о рэкете, торговле наркотиками, алкоголем, оружием), стол тоже увеличивался — чтоб на переговоры можно было пригласить и албанцев, и русских, и местных, которые все чаще присылали своего представителя, который им указывал на карте «минные поля», где разбойничать было нельзя; за этим столом бухали сутками, вели разговоры, а также встречали гостей, покупателей и африканских дилеров, которые толкали краденое барахло (в таких случаях менялся цвет простыни: албанцев принимали за зеленым столом, русских за красным; красная и белая простыни стелились в том случае, если приходили датчане). К тому моменту грузины частично перебрались на Юлланд, они почти не собирались за этим столом, но нам было лень разбирать его (у нас сил хватало только на то, чтобы грызть друг друга, — попросить Петара помолчать минутку, воли тоже не доставало). Под столом, кажется, можно было найти, что угодно. Об этом нам сообщал Петар. — Ебеньте матерь! Чего тут только нет! О! Нет-нет… О нет! Шприцы!.. Здесь страшно ползать… Можно нечаянно уколоться…
Он нашел грибы… их стряхнули армяне, наверное, запросто: что тут, ара, за мусор, — смахнули на пол и сели за карты… затем меня Ханни обвинял, что я их все съел… и вот они нашлись… о, да это же те самые, с Ямайки!.. не какая-то там amanita muscaria… давай-ка… Петар уговаривает меня съест несколько штук натощак… его истории становятся еще интересней!., он плетет одну за другой… самоволки… воровские нычки… героин… хорват много говорил о героине, о сговоре наркобаронов с полицией, о том, что в газетах его городка часто писали о том, как бравые полицейские изловили подростков на пляже, которые курили марихуану, но никто ни разу не видел статей про героин, в то время как независимые расследования журналюг говорили о том, что через город в сутки проходило до семи кг дряни… сам Петар состоял в частной негосударственной компании, которая оказывала помощь несчастным наркозависимым, выступал на локальном телевидении, получал по шапке за свои выступления (на него завели дело за необоснованное обвинение мэра и полиции в сговоре с наркомафией), сам он признался, что на эти телевизионные дебаты в студию заявился обдолбанным и все могло плохо кончиться… как только он заводился про героин, я начинал петь I'm Waiting for Му Man или Heroin, и тогда мне подпевал Хануман (особенно если мы были вмазаны), а если я хотел досадить им всем, то напевал Average Guy — Ханни терпеть не мог эту песню, признаться, я ее тоже ненавижу, но чтобы досадить Хануману, готов был петь ее… лишь бы досадить! Он бесился. Стоило мне затянуть мелодию, как он вскакивал и убегал: