Батый

Карпов Алексей Юрьевич

О каком городе «в земле команов» сообщает итальянский монах, мы не знаем — в русских летописях этого эпизода нет. Но в них имеется рассказ о другом баскаке — упомянутом выше «злом бесерменине» Ахмате, — действовавшем, правда, много позже Батыя, в 80-е годы XIII века. Он «держал баскачество Курского княжения» и одновременно откупил у татар «дани всякие, и теми данями великую досаду творил князьям и чёрным людям». Ахмат устроил две слободы в землях Олега, князя Рыльского и Воргольского, освободив тех, кто перейдёт к нему, от даней и податей. Естественно, что эти слободы тут же наполнились людьми самого разного пошиба; люди эти (в большинстве своём русские, а не татары) «насилие творили христианам», разоряя и опустошая все земли вокруг Рыльска и Воргола (последний город находился на реке Клевень, правом притоке Сейма). Князь Олег пожаловался тогдашнему правителю Орды «царю» Телебуге, правнуку Батыя; тот приказал разогнать слободы, а людей, принадлежавших Олегу, вернуть на их прежние места. Но не бездействовал и Ахмат: он обратился к сопернику Телебуги, могущественному правителю Ногаю, обвинив русского князя в том, что тот «враг татарам» (в точности как писал об этом Плано Карпини). Ногай поверил в клевету и направил против Олега и его родственника Святослава, князя Липовичского, вооружённый отряд татар. В январе 1284 года татары подступили к Ворголу; заняв все пути и дороги, они разорили «всё княжение Ольгово и Святославле», но самих князей не поймали (Олег вновь ушёл в Орду к Телебуге, а Святослав скрывался в лесах), зато схватили 13 их главных бояр и множество «чёрных людей». Все они были выданы на расправу Ахмату. «Чёрных людей» Ахмат освободил и прогнал прочь, а бояр казнил: им отрубили головы и правые руки. В полоне оказалось и несколько странников — паломников. Ахмат отдал им одежды убитых бояр и отпустил, наказав так: «Вы — гости-паломники, ходите по землям; так молвите: “Кто будет спорить со своим баскаком, тому то же будет”». Трупы бояр развесили для устрашения по деревьям, а отрубленные головы и руки велели с той же целью накладывать в сани, чтобы развозить их по землям княжества, — но некуда было развозить их, рассказывает летописец, ибо всё разграблено и разорено, а люди разбежались; и тогда головы и руки боярские бросили здесь же, на съедение псам… Но это ещё не конец истории с баскаком Ахматом. О её продолжении стоит сказать тоже, поскольку история эта с редкой силой являет нам самое существо ордынского ига, калечившего не одну только плоть, но

и душу русских людей, вынужденных приспосабливаться к жестоким ордынским порядкам, идти против совести, подавлять родственные чувства, даже предавать смерти близких им людей — и не всегда ради того, чтобы спасти собственную жизнь, иной раз — ради спасения чужих жизней… По прошествии некоторого времени липовичский князь Святослав [26] напал на двух Ахматовых братьев, ехавших со своими людьми из одной слободы в другую. Оба брата сумели убежать в Курск, но из их людей убито было 25 человек русских да ещё два «бесерменина». Наутро люди из обеих Ахматовых слобод в страхе разбежались. По татарским законам, Святослав совершил тяжкое преступление; нависла угроза нового нашествия. И тогда князь Олег обратился к своему родичу с такими словами: «Зачем ты не по правде поступил?.. Ныне, как разбойник, напал из засады у дороги! Знаешь ведь ты законы татарские! Да и у нас на Руси разбой — преступление. Езжай теперь в Орду, отвечай!» Святослав отказался, и Олег поехал в Орду один. Там Святослав был заочно осуждён на смерть. «…И потом пришёл из Орды князь Олег с татарами, и убил князя Святослава по царёву слову». А ещё потом родной брат Святослава, князь Александр, убил в отместку князя Олега и двух его малолетних сыновей… Летописец пытается бесстрастно рассказывать обо всём случившемся. Но и он не сдерживает слёз, передавая чувства людей, вынужденных жить в условиях чудовищного насилия, беспробудного страха и полной потери нравственных ориентиров: «…И было видеть дело это стыдно и вельми страшно, [так страшно, что] и хлеб во уста не шёл от страха» ⁶¹.

26

Где именно находился главный город его княжества, неизвестно. Во всяком случае, это не нынешний Липецк (как иногда считают), а некий неизвестный нам древнерусский город, находившийся вблизи Курска и Рыльска.

А вот рассказ о другом баскаке — уже из времён Балыя. Он был поставлен в Бакоту. город на Днестре, в так называемом Понизье, на юге Галицкой земли. Когда татары подступили к Бакоте, местный правитель Милей перешёл на их сторону. В то время галицкий князь Даниил Романович воевал с татарским военачальником Куремсой. Он двинул к Бакоте свои войска и захватил в плен и Милея, и баскака; вскоре, однако, оба были отпущены. Когда же татары вновь подошли к Бакоте, Милей опять передал им город. Затем Куремса двинулся к Кременцу — городу, который когда-то не сумел взять сам Батый. В Кременце имелся свой наместник, некий Андрей. По словам галицкого летописца, он действовал двоедушно: то исправно выполнял волю татар, то принимал сторону князя Даниила Романовича. У Андрея имелась какая-то грамота, данная ему самим Батыем, — вероятно, освобождавшая его от даней и поборов, вроде той грамоты, какую Батый выдал русским перевозчикам через Дон. Но эта грамота и сгубила Андрея, ибо, держа сторону Даниила, он тем самым нарушал предписания правителя Орды. «Предал Бог его в руки им (татарам. — А. К.), — рассказывает летописец. — Он же сказал: “Батыева грамота у меня есть”; они же ещё больше взъярились на него, и убили его, и сердце вырезали; и, ничего не добившись у Кременца, возвратились в страны свои» ⁶².

Князю Даниилу Галицкому до времени удавалось сдерживать натиск татар. «Даниил воевал с Куремсой и никогда не боялся Куремсы, потому что Куремса никогда не мог причинить ему зла», — пишет галицкий книжник. Всё изменится спустя несколько лет, когда место Куремсы займёт гораздо более опытный Бурундай и Даниил вынужден будет покориться, а многие из его городов — те самые, которые он отстраивал, украшал и заселял людьми, бежавшими от татар, — будут разрушены по повелению татар самими же русскими. А сколько ещё таких карательных набегов, безжалостных татарских ратей обрушится на Русь, и сколько бед причинят они русским людям! Только за вторую половину XIII — начало XIV века историки насчитывают более двадцати нашествий татарских полчищ на земли Северо-Восточной и Южной Руси ⁶³. Иные из них по своим масштабам и степени разрушений приближались к Батыеву погрому. И нередко эти рати наводили на Русь сами русские князья.

Летописцы рисуют ужасающие картины нравственной деградации русского общества того времени. Это выразится во многом, но, может быть, больше всего и страшнее всего именно в этих татарских ратях, наводнявших Русь по приглашению самих князей. И отнюдь не для того приглашали татар русские князья, чтобы — как в случае с князем Олегом Рыльским — ценой жизни своего родича (а как выяснялось, и ценой собственной жизни и жизней своих малых детей) спасти людей от ещё больших ужасов и мучений. Нет, чаще всего русские князья будут приводить татар на свою землю для того, чтобы решить в свою пользу тот или иной спор, расправиться с тем или иным противником — таким же князем, нередко родным братом или племянником, — получить то или иное княжение. А платить за это придётся сотнями и тысячами жизней простых русских людей. Десятилетия страха, постоянного унижения, бесконечного кровопролития вселяли озлобление в души, порождали всеобщую ненависть, недоверие, вероломство. И напрасны будут призывы к покаянию знаменитого русского проповедника и пастыря Серапиона, архимандрита Киево-Печерского монастыря, а позднее епископа Владимиро-Суздальского, обращавшегося в 70-е годы XIII века в своих проповедях и к «простой чади», простолюдинам, и к «сильным» земли Русской. «Не пленена ли земля наша? Не покорены ли города наши? — взывал Серапион. — Давно ли пали отцы и братья наши трупьем на землю? Не уведены ли женщины наши и дети в полон? Не порабощены ли были оставшиеся горестным рабством неверных? Вот уже к сорока годам приближаются страдания и мучения, и дани тяжкие на нас непрестанны, голод, мор на скот наш, и всласть хлеба своего наесться не можем, и стенания наши и горе сушат нам кости. Кто же нас до этого довёл? Наше безверье и наши грехи, наше непослушанье, нераскаянность наша! Молю вас, братья, каждого из вас: вникните в помыслы ваши, узрите очами сердца дела ваши, — возненавидьте их и отриньте, к покаянью придите…» И ещё, в другой проповеди, — слова очень внятные, страшные в своей простоте и, увы, применимые не только к людям далёкого XIII века: «Даже язычники, Божьего слова не зная, не убивают единоверцев своих, не грабят, не обвиняют, не клевещут, не крадут, не зарятся на чужое. Никакой неверный не продаст своего брата, но если кого-то постигнет беда — выкупят его и на жизнь дадут ему… Мы же считаем себя православными, во имя Божье крещёнными и, заповедь Божию зная, неправды всегда преисполнены, и зависти, и немилосердья: братий своих мы грабим и убиваем, язычникам их продаём; доносами, завистью, если бы можно, так съели б друг друга, — но Бог охраняет. Вельможа или простой человек — каждый добычи желает, ищет, как бы обидеть кого. Окаянный, кого поедаешь?! Не такого ли человека, как ты сам?.. Потому вам с мольбой говорю: раскаемся все мы сердечно — и Бог оставит свой гнев, отвратимся от всех злодеяний — и Господь Бог да вернётся к нам…» ⁶⁴Но всё тщетно. Пройдёт ещё не одно десятилетие, сменится не одно поколение — и лишь постепенно вызреет в русском обществе та нравственная сила, которая способна будет поднять людей на свержение ненавистного ордынского ига. Пока же до этого ещё очень и очень далеко…

«Глухое царство»: русские в ставке Батыя

«О глухое царство осквернённое!» — такими словами, по летописи, обличал владычество татар князь-мученик Василько Константинович в 1238 году. Слова эти несли в себе вполне ясный смысл для древнерусского книжника. Прежде всего имелось в виду идолопоклонство татар: осквернённое жестокими убийствами и пролитием христианской крови, татарское «царство» оставалось глухо не только к Слову Божию и божественным законам и установлениям, но и к людским мольбам («глухота», невосприимчивость к молитвенному обращению, — таково, по убеждению христианских апологетов, первейшее свойство языческих «кумиров»). В нашем же сегодняшнем понимании к этому прибавляется ещё одно значение летописного выражения: «глухота» татарского «царства» проявлялась и в том, что победители и побеждённые изначально не способны были расслышать и понять друг друга, ибо не просто говорили на разных языках, но и мыслили принципиально разными, даже противоположными категориями. И если татарам, особенно на первых порах, вовсе не обязательно было понимать своих «улусников» и «служебников» — довольно было того, что они диктовали им свою волю и требовали от них беспрекословного повиновения во всём, то русским князьям и правителям других подвластных татарам стран приходилось приспосабливаться к новым для себя условиям существования под пятой жестоких завоевателей, принимать их условия, учиться понимать те требования, которые предъявлялись ими, и исполнять эти требования таким образом, чтобы не вызвать гнева и раздражения татарских «царей» и вместе с тем по возможности облегчить собственную участь и участь людей своих княжеств. А для этого в первую очередь надо было научиться правильно вести себя в Орде. Рассказы о пребывании русских в ставке Батыя позволяют не только глубже понять существо ордынского ига, но и увидеть правителя Орды глазами его новых подданных — русских князей и сопровождавших их лиц, со слов которых и записывалось то, что попадало затем в летопись.

Всего в русских летописях сохранились упоминания о шестнадцати поездках русских князей в Орду за время правления Батыя и его ближайших преемников — Сартака и Улагчи (1242–1258). Большинство из этих поездок были коллективными — в них принимали участие двое или больше князей. При этом в пяти случаях князьям приходилось ехать ещё дальше — в ставку великих ханов в Монголии. Из русских источников известно о пребывании в Орде за это время пятнадцати князей; некоторые из них ездили на поклон к ханам не по одному разу. Так, ростовский князь Борис Василькович совершил шесть таких поездок (в 1244, 1246, 1250, 1256, 1257 и 1258 годах; он и скончается в Орде, но позже — в 1277 году); сын Ярослава Всеволодовича великий князь Александр Невский — четыре поездки (в 1247–1249 годах в Монголию и в 1252, 1257 и 1258 годах; в 1262 году он снова отправится в Орду, к хану Берке, и вернётся на Русь осенью следующего года смертельно больным); его брат Андрей Ярославич ездил в Орду трижды (в 1247–1249, 1257 и 1258 годах); ростовский князь Глеб Василькович — тоже трижды (в 1244, 1249 и 1256–1257 годах; из последней поездки в Монголию, к великому хану Менгу, он привезёт жену — принявшую православие монгольскую княжну); дважды ездили в Орду великий князь Ярослав Всеволодович (первым из русских князей в 1243 году и в 1245–1246 годах; во время последней поездки в Монголию он будет отравлен, и из Каракорума на Русь в 1247 году привезут его бездыханное тело) и его брат великий князь Святослав Всеволодович (в 1245 и 1250 годах); по одному разу — сыновья Ярослава Всеволодовича Константин (в 1243 году совершивший поездку в Каракорум и оставшийся затем в Орде у Батыя в качестве заложника) и Ярослав (1258), Владимир Константинович Угличский и Василий Всеволодович Ярославский (1244), Иван Всеволодович Стародубский (1245), сын Святослава Всеволодовича Дмитрий (1250, вместе с отцом), Даниил Романович Галицкий (1245/46) и Михаил Всеволодович Черниговский (убит в Орде в 1246 году). Ещё один князь, Олег Игоревич Рязанский, пребывал в Орде в качестве пленника в течение пятнадцати лет (с 1237/38 до 1252 года) и в 1242 году был послан Батыем в Каракорум (вернулся в следующем, 1243 году) ¹. Мы привели здесь сведения только за указанные годы; впоследствии число поездок русских князей в Орду увеличится: так, например, тот же Глеб Василькович ещё трижды ездил в Орду (в 1268, 1271

и 1277–1278 годах), не отставая в этом от старшего брата Бориса. Ростовским князьям, сыновьям убитого татарами князя Василька Константиновича, вообще приходилось чаще других иметь дело с новыми хозяевами Руси, и они старались обратить эту «дружбу» с «погаными» во благо своих подданных. «Сей [Глеб] от юности своей, с самого нашествия поганых татар и пленения ими Русской земли, начал служить им и многих христиан, обидимых от них, избавил (надо полагать, выкупил из неволи. — А. К.)», — писал о Глебе Васильковиче ростовский книжник ². Но служение татарам и «дружба» с ними имели и оборотную сторону. Ростов при Васильковичах превратится в едва ли не «татарский» город, в котором татары будут чувствовать себя весьма вольготно, почти как у себя дома. Стоит сказать и о другом. В числе прочих ростовские князья, и в частности Глеб Василькович, будут участвовать в войнах, которые внук Батыя хан Менгу-Темир вёл на Северном Кавказе против своих врагов — правителей монгольского Ирана, причём участвовать не только по обязанности «улусников» татарского «царя», но и по собственной воле. В этой совершенно чужой для русских внутренней монгольской войне обильно лилась и русская кровь, и кровь враждебных монголам ясов (аланов) и других кавказских народов.

^{Монгольские завоевания в XIII веке}

Иным русским князьям удавалось сделать в Орде головокружительную карьеру. Так произошло, например, с ярославским князем Фёдором Ростиславичем, прозванным Чёрным, из рода смоленских князей (впоследствии он будет причислен на Руси к лику святых). Правда, и его история относится ко временам более поздним, чем времена Батыя. Как и его сват Глеб Василькович, Фёдор принимал самое деятельное участие в войнах ордынского хана Менгу-Темира на Северном Кавказе. В 1277 году в составе объединённой русско-татарской рати он ходил на ясский город Дедяков: русские тогда «полон и корысть велику взяша, а супротивных без числа оружием избита, а град их огнём пожгоша», за что удостоились «похвалы» ордынского «царя»; годом позже Фёдор опять воевал вместе с татарами в Болгарской земле. Менгу-Темир, а особенно его «царица» «вельми полюбили» русского князя «мужества ради и красоты лица его»; «он же всегда у царя предстояше и чашу подаваше ему», — рассказывает Житие князя, составленное в XV веке в Ярославле. Должность чашника считалась в Орде весьма почётной. Изгнанный из Ярославля своей тёщей, княгиней Ксенией, и боярами (посадившими на престол после смерти его первой жены сына от этого брака Михаила), Фёдор надолго обосновался в Орде. Здесь он женился вторым браком на принявшей православие татарской царевне, дочери Менгу-Темира, на что было получено благословение от самого константинопольского патриарха. Этот брак, устроенный стараниями татарской «царицы», ещё больше упрочил его положение. Хан приказал прислуживать на его свадьбе «князьям и боярам русским», сам «одарил златом и сребром и бисера множеством» и держал всегда при себе: «повеле ему садиться противу себе, потом паки повеле ему дом устроити и вся вдати ему на потребу домовную, елико довлеет (подобает. — А. К.) его господству». В Орде у Фёдора родились сыновья Давыд и Константин (также впоследствии причисленные к лику святых). При поддержке нового хана Гуда-Менгу он вернул себе княжение в Ярославле, причём его возвращение в город сопровождалось жестокими расправами над теми, кто прежде отказывался принять его: «…И царёва двора прииде с ним множество татар; и кои быша были ему обиды от гражан, и он же царёвым повелением мьсти обиду свою, а татар отпусти в свою землю в Орду с честию великою к царю» ³. Не раз вместе с другими князьями ходил Фёдор в Орду, не раз наводил на Русь татарские рати, принимавшие участие в жестоких междоусобных войнах, — и вновь горели русские города и сёла, гибли сотни, если не тысячи людей, а князья делили власть над истерзанной и разорённой Русской землёй… Биография Фёдора Чёрного всё же уникальна — хотя бы потому, что через много лет после его смерти, в последние годы существования независимого Ярославского княжества (60-е годы XV века), его обретённые мощи неожиданно для всех проявили дар чудотворения. Но путь, избранный им в глухие годы татарского владычества, — путь раболепного «служения», угодничества правителям Орды, вовлечения их в свои счёты и междоусобные брани, — избирали тогда многие…

Насколько полными можно признать сведения летописей о поездках русских в Орду? Книжники Северо-Восточной Руси писали почти исключительно о своих князьях; их путешествия, по крайней мере за указанный период, фиксировались весьма тщательно, и здесь пропуски маловероятны. Но вот относительно князей, правивших другими областями Руси, этого сказать нельзя. Так, например, ни в Лаврентьевской, ни в какой-либо другой северорусской летописи нет упоминаний о поездке к Батыю галицкого князя Даниила Романовича (о чём подробно рассказывается в Ипатьевской летописи). Ещё более показательно сравнение русских летописей с теми данными, которые приводит Плано Карпини. Итальянский монах-францисканец, посол к монголам римского папы Иннокентия IV, побывал в ставке Батыя дважды: покинув Киев 4 февраля 1246 года, он со своими спутниками прибыл к Батыю 4 апреля, а уже 8 апреля, в самый день Пасхи, вынужден был отправиться дальше, в Каракорум; на обратном пути, выехав из ставки Гуюка 13 ноября того же 1246 года, он достиг ставки Батыя 9 мая 1247 года и вскоре, после повторной аудиенции, поехал домой и окончательно покинул страну татар 9 июня, когда благополучно добрался до Киева. В своей «Истории монгалов» он счёл нужным назвать поимённо всех, с кем встречался в ставках Батыя и великого хана Гуюка и по пути к ним; его сведения точны, поскольку Плано Карпини важно было подтвердить достоверность своих слов, «чтобы не возникло у кого-нибудь сомнения, что мы были в земле татар». Он называет не только князей, но и купцов, воевод и вельмож, отдельных священников и слуг ⁴. Так вот Плано Карпини упоминает девять русских князей, встреченных им или его спутниками «в Татарах» за год с небольшим (февраль 1246-го — июнь 1247 года), и в отношении пяти или шести из них по летописям также известно, что они в это время находились в Орде [27] ; о путешествиях к Батыю троих или четверых [28] летописи не сообщают. Наверное, примерно таким же было соотношение известных и неизвестных нам поездок в Орду русских князей и за другие годы.

27

Ярослав Всеволодович, его сын Константин (не назван Плано Карпини по имени), Даниил Галицкий, Михаил Черниговский (убитый в Орде), предположительно рязанский князь Олег Игоревич (у Плано Карпини — Aloha, без указания на город) и, возможно, князь Святослав Всеволодович (см. след. прим.).

28

Это Роман (скорее всего, сын Олега Рязанского), который «въезжал в землю татар» со своими товарищами; «некто из Русии по имени Святополк» (Santopolicus; может быть, Святослав Всеволодович?), встретившийся со спутниками Плано Карпини у Мауци (Могучея); казнённый татарами черниговский князь Андрей (вероятно, Андрей Мстиславич, о убиении которого «от Батыя» сообщают и некоторые русские летописи — но без указания на его путешествие в Орду) и его не названный по имени младший брат.

Надо сказать, что уже при Батые в его ставке и ставках других монгольских правителей образовались целые русские колонии из людей, более или менее постоянно здесь проживавших. Конечно, в первую очередь это были пленники и пленницы, насильно вывезенные из русских земель, — рабы, слуги и служанки, рядовые воины, женщины, отданные на потребу проезжающим на многочисленных ямах и постоялых дворах, а также ремесленники. Подавляющее большинство жило в ужасающих условиях. «…Их бьют, как ослов, — писал о пленниках татар Плано Карпини. — …Они мало что едят, мало пьют и очень скверно одеваются, если только они не могут что-нибудь заработать в качестве золотых дел мастеров и других хороших ремесленников… Другие же, которых держат дома в качестве рабов, достойны всякой жалости: мы видели, как они весьма часто ходят в меховых штанах, а прочее тело у них всё нагое, несмотря на сильнейший солнечный зной, зимою же они испытывают сильнейший холод. Мы видели также, что иные от сильной стужи теряли пальцы на ногах и руках; слышали мы также, что другие умирали или также от сильной стужи все члены тела их становились, так сказать, непригодными» ⁵. Лишь немногим ремесленникам, особо выдающимся мастерам своего дела, удавалось добиться лучшей доли. Тот же Плано Карпини рассказывал о русском мастере золотых дел Косьме, которого он встретил в ставке Гуюка в Монголии: тот жил при дворе великого хана и был очень любим им. Косьма, по существу, спас Плано Карпини и его спутников, которым без его помощи пришлось бы совсем худо: в ставке Гуюка они провели месяц «среди такого голода и жажды, что едва могли жить, так как продовольствия, выдаваемого на четверых, едва хватало одному», и если бы не Косьма, писал Плано Карпини, «мы, как полагаем, умерли бы». Этот русский мастер изготовил драгоценный трон для великого хана Гуюка, а также печать — и то и другое он показал Плано Карпини, причём разъяснил и надпись, вырезанную им на печати. Помимо Косьмы в ставке Гуюка пребывали также другие русские и венгры, в том числе знавшие «по-латыни и по-французски»; иные из них знали и монгольский язык, так как «неотлучно пребывали с ними (монголами. — А. К.) некоторые двадцать лет (то есть ещё со времени битвы при Калке. — А. К.), некоторые десять, некоторые больше, некоторые меньше». Гильом Рубрук, проведший зиму, весну и часть лета 1254 года в ставке великого хана Менгу, близ Каракорума, упоминает об одном молодом русском, который «умел строить дома, что считается у них (монголов. — А. К.) выгодным занятием». Он женился на некой пленнице-венгерке, принадлежавшей ко двору одной из жён Менгу; эта венгерская женщина рассказывала Рубруку «про неслыханные лишения, которые вынесла раньше, чем попасть ко двору; но теперь она жила вполне хорошо» ⁶.

Поскольку русским князьям приходилось часто ездить в Орду и подолгу жить там, они старались окружить себя своими людьми — по большей части русскими и половцами, которые в их отсутствие оставались среди татар, были в курсе всего, что происходило, и могли предупредить своего князя о грозящей опасности или, наоборот, представить выгоды того или иного предприятия. Далеко не всегда они жили дружно; вражда между князьями распространялась и на их слуг, и порой приближённые одного князя чинили козни другому (со случаями такого рода мы ещё встретимся в дальнейшем повествовании). Значительную часть русской колонии и в Сарае, и в кочевых ставках татарских «царей» и «царевичей» составляли купцы, а также православные священники, которые совершали необходимые службы и требы. «Русских клириков» неоднократно упоминает тот же Плано Карпини; именно они, как правило, были посредниками в его общении с татарами, передавали ему важные сведения об их истории (иногда, правда, совершенно фантастические) и рассказывали о том, что происходило в Орде. Порой они оказывались даже в привилегированном положении, входили в окружение как самого Батыя и его сына Сартака (благоволившего к христианам), так и Гуюка. При Батые русский язык стал одним из официальных, дипломатических языков Орды, а потому на службе у монгольских правителей состояли русские секретари, писцы и переводчики, толмачи. Когда Плано Карпини предъявил Батыю буллу папы Иннокентия IV, то она была тут же переведена «на письмена русские и сарацинские (здесь: персидские. — А. К.) и на письмена татар (то есть на уйгурицу, которую использовали монголы. — А. К.)». Точно так же когда монахам-францисканцам в ставке Гукжа была передана ответная грамота великого хана, то их прежде всего спросили, «есть ли у господина папы лица, понимающие грамоту русских или сарацинов или также татар» ⁷. Очевидно, что в случае положительного ответа на этот вопрос переговоры с папой могли бы проходить легче, с меньшим числом посредников (другое дело, что эти переговоры изначально были обречены на неудачу). И Батый, и Гуюк вполне доверяли своим русским секретарям и полагались на их умение составлять официальные документы. Но подобное доверие было подтверждено многократно доказанной на деле преданностью, услужливостью, готовностью неукоснительно исполнить любое повеление хана.