Батый
Шрифт:
«Повесть о житии и о храбрости благоверного и великого князя Александра» (так называется Житие в рукописях) была составлена в начале 80-х годов XIII века иноком владимирского Рождественского монастыря, знавшим великого князя Александра Ярославича в последние годы его жизни. Однако орду Батыя автор представлял себе плохо, и ничего определённого о пребывании в ней Александра сказать не мог — за исключением того общеизвестного факта, что князь сумел снискать милость Батыя. Возможно, впечатляющая внешность Александра («Ростом он был выше иных людей», — описывал его автор Жития) сыграла при этом какую-то роль: татары умели ценить мужскую стать и красоту. Но может быть и так, что перед нами всего лишь литературный приём. Книжники же более поздних веков, перерабатывая первоначальный житийный текст, сильно изменили его, включив в повествование совершенно новый эпизод. То, что представлялось неизбежным в середине — второй половине XIII века, совсем по-другому воспринималось во времена независимой Московской Руси, свергнувшей ордынское иго. Правители Орды, «цари», как их называли на Руси, превращаются под пером авторов XV–XVI веков в «злочестивых» и «злоименитых мучителей», окаянных «сыроядцев», и подчинение им православного русского князя, победителя шведов и немцев, начинает казаться немыслимым и недопустимым. Так в поздних редакциях Жития святого Александра Невского возник рассказ об отказе князя от исполнения унизительного обряда прохождения сквозь огни и поклонения «твари» — причём историки давно уже определили, что рассказ этот целиком заимствован из Жития другого русского святого — князя Михаила Черниговского.
Как и другие завоёванные монголами страны, Русь считалась достоянием не одного лишь Батыя, но всего «Золотого рода» наследников Чингисхана, представленного личностью великого хана. Но в первые годы пребывания Батыя на Волге ханский престол пустовал. В соответствии с этим Батый по своему усмотрению распорядился ярлыком на великое княжение, даровав его Ярославу Всеволодовичу; посылка же «к Кановичам» Ярославова сына Константина выглядела своего рода компромиссом. Точно так же не было необходимости отправлять в Монголию Даниила Романовича и других русских князей, являвшихся в Орду за ярлыками. Впоследствии, однако, ситуация изменится. Когда вопрос с избранием великого хана Гуюка будет наконец-то решён, Батый отправит в Каракорум и Ярослава Всеволодовича, и правителей других завоёванных им стран — дабы те приняли участие в курултае и, изъявив покорность новому великому хану, уже из его рук получили ярлыки на свои земли. Затем, после смерти Ярослава Всеволодовича, для получения ярлыка на великое княжение Владимирское в Каракорум поедут его заспорившие о власти сыновья Андрей и Александр. Сам Батый разрешить их спор не возьмётся.
«Русская политика» правителя Орды всецело определялась тем, что происходило в центре Монгольской империи. Всё зависело от того, имелся ли там законный император (великий хан) и в каких отношениях с Батыем он находился. Русские князья — особенно поначалу — были не более чем разменной монетой во взаимоотношениях между Сараем и Каракорумом. «Имперское» направление политики, несомненно, являлось главным для Батыя. Об этой стороне его политической и государственной деятельности нам предстоит поговорить особенно обстоятельно.
На вершине могущества
Биографию Батыя как правителя Улуса Джучи можно разделить на два неравных по продолжительности отрезка. До лета 1251 года — года избрания великим ханом союзника Бату Менгу — всё его внимание было приковано к борьбе за власть над Монгольской империей. Борьба эта началась сразу же после смерти великого хана Угедея, и в неё оказались вовлечены представители всех четырёх ветвей «Золотого рода» наследников Чингисхана. И даже с избранием на ханский престол Гуюка борьба не закончилась, но разгорелась с ещё большей силой. Ставкой в борьбе лично для Бату была не только власть над Улусом Джучи и другими покорёнными монголами территориями на западе, не только возможность вести ту политику, которую он считал нужной, но в какой-то момент, по-видимому, и сама жизнь. И Бату в конечном итоге вышел победителем в этой жестокой схватке, ещё раз подтвердив, что обладает несомненными качествами по-настоящему выдающегося политика. Обстоятельства его необъявленной войны против родичей — двоюродных и троюродных братьев и племянников — представляют исключительный интерес для характеристики героя нашего повествования.
Напомню, что, когда Угедей умер, его старшего сына Гуюка в Монголии не было и вся полнота власти оказалась в руках вдовы Угедея Туракины-хатун. Происходившая из меркитского племени, она не была ни старшей, ни любимой женой великого хана, но зато была матерью пяти его сыновей. «Эта супруга была не слишком красива, но по природе была очень властной», — пишет Рашид ад-Дин. Когда-то, после покорения меркитов, Угедей силой овладел ею; Чингисхан одобрил поступок сына и выдал за него знатную пленницу. Любимая же жена Угедея, Мука-хатун, умерла вскоре после супруга (своей ли смертью или нет, неизвестно), и Туракина «ловкостью и хитростью, без совещания с родичами, по собственной воле захватила власть в государстве. Она пленила различными дарами и подношениями сердца родных и эмиров, все склонились на её сторону и вошли в её подчинение» 1. Надо отдать должное этой женщине; ещё до прибытия Гуюка она сумела отразить попытку младшего брата Чингисхана Тэмугэ-Отчигина захватить ханский престол. Узнав о том, что Отчигин во главе большого войска движется в её направлении, Туракина не растерялась и направила к нему гонца с грозным предостережением: «Что означает это выступление с войском, с запасом провизии и снаряжения? Всё войско и улус встревожены». Кроме того, навстречу Отчигину были высланы находившиеся в ставке войска свиты покойного хана и его домочадцы. И Отчигин — очевидно, рассчитывавший на внезапность своего выступления и на то, что оставшаяся без мужа женщина не решится противиться ему, — смутился и начал оправдываться тем, что он-де направляется единственное для устройства поминок по случаю смерти великого хана. «В это время пришло известие о прибытии из похода Гуюк-хана… — продолжает Рашид ад-Дин. — Сожаление Отчигина о содеянном стало сильнее, и он вернулся в свои места, в свой юрт». Впоследствии Отчигин жестоко поплатится за этот необдуманный поступок. Но история с ним — пожалуй, единственное, за что потомки Угедея могли быть благодарны Туракине-хатун. В целом же её правление принесло много вреда и в конечном счёте стало причиной полного крушения дома Угедея.
Правление Туракины продолжалось более трёх лет. Гуюк даже после возвращения домой не вмешивался в ход государственных дел. Что же касается передачи престола внуку Угедея Ширамуну, то об этом Туракина и стоявшие за ней эмиры не хотели и слышать, ссылаясь на то, что юноша ещё мал и «Гуюк-хан старше». Звучали голоса и в пользу второго сына Угедея Кудэна, которого будто бы прочил в преемники ещё Чингисхан (что едва ли могло соответствовать действительности). Кудэн, единственный из всего Угедеева семейства, был близок к Менгу и другим потомкам Тулуя, и можно думать, что именно они поддерживали его кандидатуру [36] . Но Кудэн был сильно болен, а потому о его избрании великим ханом всерьёз говорить не приходилось. Вопрос с избранием хана должен был решить курултай с участием всех представителей «Золотого рода» наследников Чингисхана. Но царевичи не спешили с приездом, а Туракина не торопила их, пользуясь всей полнотой власти и по своей воле смещая и назначая вельмож. «Так как во времена каана (Угедея. — А. К.) Туракина-хатун была сердита на некоторых и в душе ненавидела их, то теперь, когда она сделалась полновластной правительницей дел, она захотела воздать каждому по заслугам», — пишет Рашид ад-Дин. Туракина находилась под сильным влиянием своей мусульманской рабыни Фатимы, женщины «очень ловкой и способной», являвшейся «доверенным лицом и хранительницей тайн своей госпожи»; именно «по совету этой наперсницы Туракина-хатун смещала эмиров и вельмож государства, которые при каане были определены к большим делам, и на их место назначала людей невежественных». Первыми жертвами Фатимы стали всемогущий при Угедее великий визирь Чинкай, уйгур по происхождению и христианин по вере, и хорезмиец Махмуд Ялавач, которому великий хан поручил в управление
36
Напомню, что отец Кудэна Угедей передал ему две тысячи воинов из числа тех, которые раньше принадлежали Тулую. Вдова Тулуя Соркуктани-беги не стала возражать против этого — и, как выяснилось впоследствии, поступила весьма дальновидно. С этого времени и сам Кудэн, и его сыновья поддерживали добрые отношения с сыновьями Соркуктани.
По мнению персидского историка, в этом отчасти была вина Батыя. После смерти Чагатая и Угедея он стал старшим в роду потомков Чингисхана, занял место аки. Однако его бездействие и некстати обострившиеся болезни — действительные или мнимые — не давали возможности собрать курултай и тем самым покончить с неопределённостью в государственных делах. «…Когда скончался Угедей-каан, Бату, вследствие преклонного возраста, почувствовал упадок сил, и когда его потребовали на курултай, то он под предлогом болезни уклонился от участия в нём, — пишет Рашид ад-Дин. — Так как он был старший из всех родичей, то из-за его отсутствия около трёх лет не выяснялось дело о звании каана» 2. Подтверждают это и китайские источники. В жизнеописании Субедея из «Юань-ши» рассказывается о том, что на следующий год после смерти Угедея, когда планировался «большой сбор всех князей», Бату не захотел отправиться в путь, и престарелый Субедей вынужден был укорять его: «Великий князь во всём роду старший, как можно не отправиться?» 3По сведениям этого источника, в 1244 году имел место какой-то курултай на реке Идэр, притоке Селенги, в Монголии, но что это был за курултай и какие решения он принял, мы не знаем.
В словах Рашид ад-Дина, несомненно, был резон. Известно, что у Батыя действительно болели ноги. Но в данном случае он использовал свою болезнь лишь как предлог для того, чтобы не двигаться с места. Ехать в Монголию ему решительно не хотелось. Трудно, вслед за Рашид ад-Дином, назвать преклонным и его возраст: ко времени смерти Угедея Батыю было лет тридцать шесть или около того. И тем не менее в общении с родичами он вёл себя как престарелый и тяжелобольной человек. Ситуация безвластия и неопределённости явно была ему на руку, и он умело пользовался ею. Отсутствие великого хана позволило ему, например, по собственному усмотрению, без всякого вмешательства Каракорума, решить русские дела. Воспользовавшись бегством Масуд-бека, он обозначил свой интерес и к тому, что происходило в Мавераннахре, граничившем с владениями его брата Орды. Кроме того, в годы междуцарствия Батый постарался утвердить свою власть над теми недавно завоёванными областями Монгольской державы, которые соседствовали с его собственными владениями на юге.
Напомню, что по завещанию Чингисхана все земли к западу от Амударьи и Аральского моря должны были перейти к Джучи и его потомкам. Однако завоевание Иранского нагорья и стран Закавказья началось ещё до Западного похода и продолжалось параллельно с ним. Здесь действовали другие монгольские полководцы, и управление этими территориями с самого начала осуществлялось через наместников великого хана 4. В 1242 году место одряхлевшего, разбитого параличом, оглохшего и онемевшего, но почитаемого за прежние доблести военачальника Чармагуна занял энергичный и весьма амбициозный Бачу-нойон. Наместником в Армению и Грузию его послал великий хан, но к тому времени, когда Бачу прибыл к месту своего назначения, Угедея уже не было в живых. Считается, что какую-то роль в его продвижении в Закавказье сыграл Батый 5. Однако Бачу-нойон не признавал над собой его власть и подчинялся лишь приказам из Каракорума. Хотя Бачу не принадлежал к числу Чингисидов, он явно старался показать, что по нынешнему своему статусу — правителя одной из областей Монгольской державы — не уступает Батыю. Примечательно, что в 1247 году, когда к его двору прибыло посольство монахов-доминиканцев во главе с Асцелином, имена Багу и Бачу-нойона в ходе начавшихся переговоров назывались рядом как имена «князей» великого хана. Батый, естественно, оценивал ситуацию иначе. В Грузии и Малой Азии он действовал не только без оглядки на представителя центральной власти, но зачастую наперекор ему.
Грузией в то время правила царица Русудан, дочь знаменитой царицы Тамары и сестра царя Георгия IV Лаши, погибшего ещё в 1223 году от ран, полученных в битве с монголами. Армянские и грузинские хронисты характеризуют её как женщину весьма привлекательную, но излишне предававшуюся «праздности и развлечениям», «развратную и сладострастную». По словам армянского хрониста Киракоса Гандзакеци, «ей не нравились мужчины, которых ей предлагали»; после смерти супруга (сельджукского турка, внука иконийского султана Кылыч-Арслана II) «со многими была она в связи, но осталась вдовой». Делами царства она не занималась, передоверив их другим: сначала атабеку Иване Мхардзели, а после его смерти — его сыну Авагу. Не желая подчиняться власти татар, Русудан бежала в Кутаиси, а позднее нашла убежище в Абхазии и Сванетии. У неё был маленький сын Давид, известный под именем Давида Нарина («Молодого»), и царица сделала всё, чтобы передать мальчику корону Грузинского царства. Между тем после царя Георгия Лаши остался незаконнорождённый сын, тоже Давид (известный под именем Улу, то есть «Большой»). Русудан решила избавиться от него, отослала своему зятю, правителю сельджуков султану Гийс ад-Дину Кай-Хосрову II, и попросила того тайно убить племянника. Султан, однако, сохранил жизнь пленнику (двоюродному брату своей любимой жены!), но держал его в оковах в какой-то глубокой яме. Вокруг этих двух царевичей и развернулась борьба разных группировок грузинской знати. Русудан и её окружение попытались использовать противоречия между самими монголами, в частности противостояние Батыя и Бачу-нойона. Последний настойчиво требовал от Русудан признания власти татар, но царица не желала подчиняться ему. В 1243 году Бачу-нойон нанёс сокрушительное поражение войскам иконийского султана, зятя Русудан. Вскоре после этого был освобождён из заточения и привезён в Грузию сын царя Лаши Давид, что стало полной неожиданностью для Русудан и большинства грузин, считавших его погибшим. По приказу Бачу-нойона Давид-старший был объявлен царём; католикос Грузинский совершил обряд помазания на царство, и все грузинские князья, включая Авага, признали его законным государем. Так в Грузии оказалось сразу два царя. «А тётка его Русудан, — рассказывает Киракос, — узнав об этом… послала послов к другому татарскому военачальнику, которого звали Бату, родственнику хана, командовавшему войсками, находившимися на Руси, в Осетии и Дербенте, предлагая признать свою зависимость от него, поскольку тот был вторым после хана лицом». Посредником в переговорах выступил атабек Аваг, который ещё раньше побывал у Батыя. По условиям мира, заключённого в обход Бачу-нойона, грузинская царица признавала власть великого хана, обязывалась ежегодно выплачивать весьма значительную дань и выставлять по требованию татар столько войск, сколько необходимо для участия в предпринимаемых ими походах. «…Бату велел ей восседать в Тифлисе, — продолжает Киракос, — и татары не стали противодействовать этому, так как в эти дни умер хан». Тогда же юный сын Русудан был отправлен к Батыю и провёл в его ставке около двух лет 6.