Баудолино
Шрифт:
В сущности, невзирая на своеобразие площадей и улиц, город являл собой бесконечный базар. На каждом возможном месте была то раскинута палатка, то разложен ковер, то оперта доска на двойную балку. На досках и на коврах были выложены на продажу фрукты, мясо (похоже, здесь в ходу была камелопардятина), радужно-красочные ковры, одежда, ножи из черного обсидиана, каменные топоры, глиняные чаши, ожерелья из косточек и из желтых и красных камушков, шляпы причудливых видов, шали, одеяла, ларцы из резного дерева, землекопные орудия, мячи и тряпичные куклы для малышей, а также амфоры с лазурными, янтарными, розовыми, лимонными
Единственное, чего на этой выставке вообще не было, это предметов из металла. Начали спрашивать, выяснилось, что Гавагай не понимает, о чем идет речь, и никогда не слыхал ни о железе, ни о металлах вообще, ни о бронзе, ни о меди, какими бы словами и на каких языках ни именовал их Баудолино.
Среди толпы во все стороны двигались кипучие исхиаподы, вприпрыжку и вприскачку переносившие на головах полные добра корзины. Видны были и блегмы, но те большею частью сидели в отдельных будках и продавали кокосовые орехи. Паноции-мужчины размахивали бескрайними ушами, а женщины стыдливо запахивали ими грудь и прижимали у подбородка, будто шали. Все прочие существа, казалось, сошли с миниатюр, прямо из тех изумительных книжек, над страницами которых Баудолино приходил в экстаз, вдохновляясь для писем своей Беатрисе.
Они миновали тех, кто, вероятно, носил имя пигмеев: темно-смуглая кожа, соломенная набедренная повязь, на шее болтается лук, тот самый, из которого беспрестанно они бьют стрелами журавлей, неотвязных своих злодеев. Видно было, что в этих баталиях пигмеям нередко достается роль победителей, поскольку они предлагали на продажу свою убоину, которую тащили на жердях, держа по двое с каждого конца, до того были увесисты журавли. Крупные туши волоклись по земле, пигмеи подвязывали их к жердям за шеи, так чтоб в пыли оказывались лапы. После прохода пигмеев на пыльных дорогах оставались извилистые следы.
Дойдя до понцев и припомнив все о них читанное, друзья не могли не окинуть любопытным взглядом этих диковинных существ на палочных бессуставных ногах, решительно печатавших шаги своими конскими копытами. Удивительней всего было, что у мужчин детородник болтался прямо под подбородком, и там же было расположено у женщин производительное место, только женщины целомудренно укрывали его под платками, завязанными узлом на спине. В полном согласии с традицией, они пасли шестирогих козочек и именно ими торговали здесь в городе на базаре.
— Ну точно все так, как написано в книгах, — не переставал восхищаться Борон. Потом он прокричал погромче, чтоб услышал Ардзруни: — И в книгах, в тех самых книгах, пишут, что в природе нет пустоты. Понцы существуют. Следовательно, пустоты не существует. — Ардзруни передернул плечами и продолжал интересоваться самым для себя насущным: не продается ли где-нибудь настойка, высветляющая кожу.
Для наведения порядка в многолюдном торгующем рое то и дело появлялись отряды черных людей высокого роста, до пояса обнаженных, одетых в мавританские шаровары, белые тюрбаны, вооруженных узлистыми дубинами, одним ударом которых они, конечно, уложили бы вола. Обитатели Пндапетцима как мухи налетали поглазеть на новоприбывших, а скорее на их лошадей, которых здесь, несомненно, не видывали; но чуть стоило публике затолпиться, чернокожие охранники одним своим приближением разгоняли скоп народа. Им достаточно было повертеть в воздухе дубинами,
От внимания Баудолино не укрылось, что в любой людной точке не кто иной как Гавагай подзывал знаками черных служителей. Дело в том, что из толпы многие выражали жестами, что готовы послужить провожатыми для новоприбывших. Видимо, Гавагай не желал ни с кем разделять свою роль и красовался перед сородичами: — Эти гости мои, и не подумайте коснуться их!
Что же до чернокожих, то они, как пояснил Гавагай, были нубийские охранники Диакона, предки которых переселились из дальних областей Африки, но теперь они давно уже не чужие в провинции, поскольку множество их поколений обитает на окраине Пндапетцима, и Диакону они преданы до самозабвения.
Потом наши друзья увидели, что нубийцы — не самые рослые в городе. Над ними высились на несколько пядей великаны, огромного размера, об одном глазу. Нечесаные и драные, они или строили жилища в толще стены, или пасли овец и быков, управляясь с бесподобною ловкостью, поскольку каждого быка могли повернуть за рога, а если баран отбивался от стада, то без какой бы то ни было собаки они возвращали его восвояси, легонечко ткнув кулаком.
— Вот эти тоже ваши враги? — спросил Баудолино.
— Никто никому не враги, — отвечал Гавагай. — Ты видишь, все тут со всеми совместно продаешь, покупаешь, по-свойски, по-христиански. Потом каждый вернешься в свой дом, не будешь с другими ни есть ни спать. Всяк думаешь как себе пожелаешь, даже кто думаешь худо.
— А великаны думают худо?
— О! Великаны так худо, что хуже невозможно! Они артотириты! Думаешь, будто Христос на Тайной Вечери пресуществил хлеб и сыры. Они говоришь, что это нормальное питание древних патриархов. Так они богохульно причащаешься хлебом и сыром и считаешь еретиками всех, кто пьет пресуществленный бурк. Да вообще у нас тех, кто думаешь худо, большинство. Кроме только одних исхиаподов.
— Ты говоришь, что в вашем городе есть и евнухи? И они тоже мыслят инако?
— Я не говоришь про евнухов. Евнухи слишком сильны. Не чета простецам. Но и они мыслишь инако.
— А за вычетом инакомыслия, по-твоему, и евнухи такие самые, как ты?
— А что, у нас что-то разное?
— Да ты, попрыгун дурацкий, — неистовствовал Поэт, — ты с феминами-то знаешься?
— Знаешься. С исхиаподскими. Они не мыслят инако.
— Так значит, ты засаживаешь этим исхиаподским феминам этот самый твой дрюк, только где же он у тебя?
— Под коленкой, как у каждого.
— Хоть у меня он вовсе не под коленкой, и хоть мы видели давеча, что у кого-то он над пупом, но мне сейчас интересно только, знаешь ли ты, что у евнухов его вовсе нет и что с феминами они не спознаются?
— Ну, наверное, евнухам не нравишься фемины… Наверно, потому, что в Пндапетциме не найти фемин евнухов! Бедные евнухи, не находишь себе фемины и не можешь спознаваться с феминами блегмов или паноциев, ибо те мыслишь инако!
— Ну, хоть глаз-то, глаз-то у великанов один, а у тебя два!
— И у меня один. Вот я закроешь глаз и имеешь один глаз.
— Держите меня, я его убью, — скрежетал Поэт зубами.
— Ладно, — сказал на все это Баудолино. — Блегмы мыслят инако, великаны мыслят худо, все на свете мыслят худо, кроме вас, исхиаподов. А что скажешь насчет мыслей Диакона?