Бедная Лиза
Шрифт:
– И что же отсюда следует? – спросил Сальмон нетерпеливо.
– Отсюда следует, что похитителю помогли выйти на улицу, – безмятежно отвечал действительный статский советник. – Кто-то вполне профессионально вынул замок и вскрыл дверь, выпустив вора наружу. Это, значит, нам нужно искать пролетария. И не просто пролетария, а постоянного работника музея – в противном случае вряд ли бы он смог войти в Лувр в выходной.
– Полагаете, у вора был сообщник? – спросил Сальмон.
Брови Загорского сошлись на переносице, вид у него сделался скептический.
–
– И все же, я полагаю, у вора был сообщник, – не согласился журналист. – Кстати сказать, полиция тоже к этому склоняется.
Нестор Васильевич небрежно пожал плечами. Люди вечно к чему-то склоняются, словно трава под ветром, но это не значит, что ветер дует в нужную сторону. Почему, кстати сказать, полиция думает, что у вора был какой-то сообщник?
Сальмон объяснил, что все дело в весе.
– В весе? – удивился Загорский.
Да, в весе картины. Журналисты пишут, что вместе с рамой и защитным коробом она должна была весить около восьмидесяти килограммов. Согласитесь, унести такой вес одному человеку крайне трудно, если только он не чемпион по тяжелой атлетике.
– Ерунда, – легкомысленно отмахнулся действительный статский советник.
– Почему же ерунда? – несколько обиженно осведомился Сальмон.
– Во-первых, он не понес картину в раме и коробе, а оставил все лишнее на лестнице, – отвечал Нестор Васильевич.
– Но даже просто снять такую тяжесть со стены – нелегкое испытание, – не уступал журналист.
Загорский отвечал, что журналисты ошиблись с оценкой веса украденного. Известен размер короба для «Джоконды», а также известно, из какого материала он делался. Зная все это, он произвел некоторые вычисления и установил, что картина с рамой и коробом весила вовсе не 80, а всего только 35–40 килограммов, а это уже вес, вполне подъемный для одного взрослого мужчины.
– Если только он не страдает ущемлением грыжи, – вставил Ганцзалин.
– Благодарю тебя, это очень ценное замечание, – поморщился Нестор Васильевич и снова повернулся к Сальмону. – Нет-нет, если и есть у похитителя сообщник, то он, скорее всего, не в музее скрывается, а за его пределами.
Тут Ганцзалин хитро прищурился и заявил, что знает, о каком именно сообщнике может идти речь. Это не кто иной, как мсье Альфонс Бертильон.
– Почему вы так решили? – изумился журналист.
– Во-первых, он загубил отпечатки пальцев на коробе и ручке, а это единственный показатель, по которому можно узнать вора, – с охотой отвечал китаец. – Во-вторых, он направил расследование в сторону бертильонажа: стал измерять работников музея и тем самым сорвал их опрос.
– И то, и другое могло выйти случайно, – не согласился Сальмон.
– Могло, – кивнул Ганцзалин. – Но только одно из двух. А мы имеем дело сразу
– Неужели вы думаете, что знаменитый криминалист… – начал было Сальмон, но его внезапно перебил Нестор Васильевич.
Он сказал, что всякая версия имеет право на существование, но всякая версия должна быть убедительно доказана, иначе грош ей цена. Сейчас бессмысленно строить дедуктивные замки на песке, у них есть вполне конкретная задача – найти пролетария, который выпустил похитителя из Лувра. И в этом им должен помочь их друг Андре Сальмон, на него сейчас вся надежда.
Сальмон объявил, что он знаком с техническим директором Лувра мсье Пике, а у того наверняка есть вся интересующая их информация.
– А этот Пике захочет иметь с вами дело? – осторожно осведомился Нестор Васильевич. – Вы же как будто ходите в сообщниках похитителей…
– Так полагают только мои коллеги из бульварных газет и примкнувшие к ним идиоты, – отвечал журналист. – Пике знает меня сто лет. Если бы я хотел украсть Джоконду, я бы давно это сделал, не сомневайтесь.
– Что ж, вперед, и вырвите у мсье Пике все тайны работающих в Лувре пролетариев, – благословил Сальмона Загорский, после чего тот немедленно отправился к техническому директору Лувра.
Тем временем действительный статский советник обратил взыскательный взор на помощника.
– За дедукцию и сообразительность хвалю, – сказал он. – Насчет Бертильона – версия любопытная, однако не любую версию нужно немедленно предавать гласности. Всякое слово должно говориться во благовремении. Или, говоря попросту, в нашем деле важно не только что, но и когда.
Ганцзалин скорчил рожу, но спорить не стал – он был польщен, что господин отдал должное его уму.
Спустя десять минут вернулся Сальмон и еще издали торжествующе помахал Загорскому листком. Это оказался список технического персонала Лувра. Как выяснилось, в день похищения в музее дежурили трое: мсье Габен, мсье Лотье и мсье Форту.
– Мсье Форту и сегодня в музее, он водопроводчик, – сказал Сальмон.
– То, что надо, – заметил Загорский, – идем, поговорим с этим Форту.
Водопроводчик оказался добродушным рабочим с очень простым лицом. Впрочем, лицо это казалось сейчас несколько озабоченным.
– Здравствуйте, господа хорошие, – проговорил он, переводя тревожный взгляд с Загорского на Ганцзалина, а с Ганцзалина – на Сальмона. – Мне сказали, у вас ко мне какое-то дело. Если какие есть претензии по работе, так я водопроводчиком уже давно, и за все время никаких серьезных взысканий не имел, а если кто и бывает недоволен, так это у всякого свой характер, а сам-то я завсегда стараюсь, как лучше, а не так, чтобы как некоторые, сикось-накось, потому что бывают, конечно, и в нашем деле такие люди, что просто оторви да брось, но это, ясное дело, не про меня. Ну, а если все ж таки есть какие претензии, так я считаю, что лучше сразу высказать все начистоту да и разойтись без шума и ссоры…