Бедная Настя. Книга 7. Как Феникс из пепла

Езерская Елена

Анна снова стремительно, но нежно обняла сестру — больная, от прозрачности светившаяся Лиза убеждала ее воспрянуть духом, а она едва не расплакалась перед нею! Господи, до чего же она, верно, нелепо выглядела в глазах той, чья участь была много тяжелее и незавиднее.

— Прости меня, — прошептала Анна, отстраняясь и начиная свой рассказ…

* * *

Неделя пролетела незаметно. Анна впервые отрешилась от иных забот, кроме общения с детьми и сестрой. И, если в первые дни после встречи с наследником она еще с тревогой вслушивалась в любой шум у ворот или в гостиной, то потом перестала ждать. Возможно, княжна Репнина преувеличила свое влияние на великого князя, или дела государства, каковые,

несомненно, в его жизни были первостепенными, не позволили Александру Николаевичу сразу обратиться к разрешению ее просьбы.

Конечно, Анне хотелось уладить все как можно быстрее, но, зная неповоротливость чиновничьей машины, трудно было рассчитывать на серьезное послабление в сроках исполнения бумаг, разве только — из чрезмерного усердия и желания выслужиться. Но — для последнего должен был появиться существенный повод, каким княжна Репнина справедливо видела заступничество наследника, а через него — Императора. Однако Анна не была до конца уверена в том, что Александр Николаевич действительно снисходительно отнесся к ее невольному вмешательству в его частную жизнь, и опасалась, что вместо помощи исполненный благородных побуждений поступок княжны был расценен им иначе, нежели она предполагала.

Наташа больше ни разу не дала о себе знать, и лишь однажды, во время обычной прогулки в Летнем саду, Анне показалось, что по одной из боковых аллей к ним приближается княжна с уже знакомой нянькой и голубоглазым мальчиком, но троица, шедшая им навстречу, неожиданно свернула, и они так и не встретились. Лиза же, с которой Анна поделилась своими сомнениями, глубоко вздохнула и рассказала, каким испытанием стало для Михаила известие о романе его сестры с великим князем. Репнин даже принимался как-то пару раз говорить по душам с Александром Николаевичем, но тот отверг попытки адъютанта и друга, сочтя их вмешательством, тем более что другие помощники во всем потворствовали ему.

Что и говорить, семья буквально разрывалась между родственными чувствами и опасениями быть осужденными в глазах света. При дворе и так уже шептались, что фрейлина великой княгини имеет слишком заметное влияние на наследника, ни коим образом не скрывавшего своего все возрастающего с годами чувства к Натали Репниной. Разумеется, ни один человек не посмел высказаться на эту тему открыто и вслух, но иногда на приемах и в салонах до Лизы, равно как и до княгини Зинаиды Гавриловны, доходили отголоски пересудов, в которых семью обвиняли в стремлении стать едва ли не советниками будущего наследника престола, подобно тому, как это делали Воронцовы в краткое, но такое смутное правление бесхарактерного Петра III.

Отчасти, чтобы избежать подобных обвинений (пусть и голословных, но все же опасных), но, прежде всего, из-за участившихся внезапных обмороков Наташи, которые обращали на себя все большее внимание и вызывали неподдельный интерес у придворных сплетников и сплетниц, князь и княгиня увезли дочь в Италию, к одной из родственниц — семье жены брата Зинаиды Гавриловны, где Наташа вскоре родила сына, названного по согласованию с великим князем Николенькой, в честь дедушки.

Мальчика лишь год спустя привезли в Россию, и все это время Александр не переставал писать Наташе, признаваясь в овладевшем его сердцем отчаянии и невыносимой тоске. Михаилу пришлось однажды выступить и в роли курьера — навещая сестру и родителей в Неаполе, он передал Наташе неотправленную связку писем: наследник опасался прямой почты и всякий раз полагался на дружеское участие в этом деле. Одно из посланий наследника случайно попалось ему на глаза, и Михаил с ужасом прочел в нем строки, исполненные искреннего страдания настоящего влюбленного: «Я чувствую, что расстояния угрожают нам, и боюсь стать вам неинтересным. Но вы — единственная, кто читает мое сердце, точно книгу, и я не желаю, чтобы вы прерывали этого занятия».

По возвращении в Петербург

Репнины поселили Наташу отдельно, сняв для нее большую квартиру на Мойке в доме с видом на канал, и вскоре там часто стали видеть известную многим в столице черную, без опознавательных знаков карету наследника, в которой он выезжал в город, дабы, как он наивно полагал, не привлекать к себе излишнего внимания посторонних глаз. Именно Александр настоял на возвращении Натали в свиту великой княгини. Император Николай, желая подготовить сына к обязанностям монарха, не только назначил его на ответственные посты в важнейшие государственные структуры, но и придал ему собственный двор, существенно увеличив штат фрейлин и адъютантов.

Имя и присутствие княжны Репниной не вызвало возражения лишь у самой великой княгини. Мария Александровна проявляла поистине христианское смирение по отношению к своей подруге, ставшей соперницей. Николаю же не нравилась откровенная либеральность взглядов смелой и европейски, проанглийски ориентированной княжны, которая неоднократно позволяла себе открыто высказываться по некоторым важнейшим вопросам возможных общественных реформ, и, как казалось, Николаю, наследник слишком уж внимательно прислушивался к ее высказываниям.

Но потом, однако, стало понятно, что, несмотря на столь глубокую близость и общность интересов, Александр слушал не столько то, что говорила ему княжна Репнина, а больше наслаждался звуками ее прекрасного, чарующего голоса, созерцанием ее прекрасных лучистых глаз, и предпочитал видеть в ней не советника по политическим вопросам, а задушевного друга, игнорируя таким образом ее способности государственного деятеля и отводя ей роль, как сейчас бы сказали, психоаналитика. Официальные же вопросы Александр продолжал обсуждать с отцом и матерью, и реже — с женой, которая на фоне нескромного адюльтера своего супруга еще более возвысилась в глазах окружавших ее людей и в народе, почитавшей великую княгиню за мученицу…

И, как часто это уже бывало в ее жизни, Анна получила приглашение во дворец тогда, когда почти перестала ждать, забывшись в домашних и материнских радостях. Краткий миг счастья в окружении детей, который служил ей мостками между непередаваемо бурным прошлым и пугающим остротою своего конфликта будущим, закончился, и Анна опять ощутила ту тревожную дрожь, которая превращала ночи в бессонницу, а жизнь — в борьбу.

На сей раз Анну в Зимний сопровождала Татьяна, которая осталась в коляске ждать ее возвращения. Она не меньше других была рада счастливому «воскрешению» Анны, и, прежде всего, потому, что всегда видела в ней защитницу. И впервые за время с памятной ночи пожара она смогла, наконец, вырваться из дома Репниных, передав Анне заботы о Лизе и детях, чтобы отправиться в Двугорское и навестить в тюрьме Никиту. И по возвращению передала Анне его просьбу о скорейшем вызволении его из заключения.

Татьяна и сама уже не помнила, как постепенно свыклась с существованием в своей жизни Никиты. Когда князь Долгорукий решил, что для блага подросшего Андрюшеньки ей следует удалиться из дома, Татьяна не стала возражать и по согласованию с Анной переехала в имение Корфов. И, хотя она была свободной — князь сразу после рождения сына подписал ей вольную, Татьяна продолжала оставаться в доме Долгоруких служанкой, нянькой собственного ребенка.

Увы, таковы были правила — признанный сыном Андрея, мальчик должен был вырасти в своем кругу, и общество матери-простолюдинки могло «испортить» его вкусы и взгляды на жизнь. Когда Андрея по достижению учебного возраста и ходатайству Михаила, ставшего вместе с Лизой и отцом его опекуном, поместили в императорский Лицей в Царском Селе, Татьяна стала видеть его только в летние месяцы. И то если Долгорукие и Репнины не уезжали заграницу и не увозили мальчика с собой. Тот с удовольствием путешествовал в компании двух веселых и жизнерадостных сыновей Елизаветы Петровны.