Бедняга Смоллбон. Этрусская сеть
Шрифт:
Кто, собственно, выпустил решающие пули? Не Марко ли, нынешний благополучный политик? Но кто-то это сделал, и через пять минут сарай был объят пламенем.
Немцы предпочли сдаться, а в сарае нашли молодого солдата, совсем мальчишку, с простреленными ногами, на котором горела форма и тело. Он был как этот омар на блюде, с красной скорлупой вместо кожи, местами обугленной дочерна… К счастью, умер он очень скоро, ведь врача не было…
– Брук, вам плохо?
– Я о нем позабочусь, - сказала Элизабет.
– Ешьте, пока омар не остыл, он дивный.
А мою
Элизабет здорово вела машину. По дороге домой он уже отошел. Прошлое исчезло и он снова осознал себя в сегодняшнем дне.
– Извините меня. Давно такого не было. Доктора придумали для этого какое-то название, что-то связанное с кровообращением в мозгу. Это психосоматическое явление.
– Что это значит?
Машина стояла перед его домом, но ни один из них не спешил выходить.
– Врачебный жаргон. Это значит, что приступ вызван не физическим воздействием, а просто мысли о прошлом одолевают меня и уходят в разнос, и я вдруг вижу, что не могу их остановить…
– И в результате - авария.
– Оба рассмеялись.
– В чем же дело на этот раз? Или не помните?
– Разговор о немцах, - и встреча с мэром - да, и этот омар…
– Омар?
– Не хотелось бы объяснять. Это страшно.
– Лучше не надо, - согласилась Элизабет.
– Не хочу до конца дней своих содрогаться при виде омаров, я их обожаю. С вами уже все в порядке?
– Конечно. Когда приступ проходит, я как огурчик, - в доказательство он шустро выскочил из машины.
– И есть хочется.
– Тогда возвращайтесь к нам.
– Если не возражаете, лучше нет. Тина мне что-нибудь найдет.
Тина встретила его у двери, вся в не себе.
– Что случилось? Почему вы так рано вернулись? Вам нехорошо?
– Да, мне стало нехорошо, - признался Брук, - но не стоит беспокоиться.
Тина расплакалась.
– Ну ладно, Тина, - повторял Брук, - ничего не случилось.
– Неловко похлопал её по плечу.
– Что станет с моим обедом, если вы будете поливать спагетти слезами?
– Вы голодны?
– Она тут же повеселела. Сию минуту все будет готово. Поешьте салат, пока сварятся спагетти.
«- Еда, - подумал Брук, - вот женское средство против всякого зла. Устал - ешь!
Неприятности - ешь! Умираешь - так умри с полным желудком.»
Элизабет домой не торопилась. Когда вернулась, все уже вышли из-за стола и пили кофе.
– Омар в духовке, - сказала Тесси.
Элизабет содрогнулась.
– Вы меня простите, если я не буду? Только чашечку кофе.
– Как там Брук?
– Уже хорошо, папа. Эти приступы у него с тех пор, как умерла жена.
– Печально, конечно, в его возрасте потерять жену, - заметил мэр.
– Но он молод, женится снова. Он из тех, кто не может без женской заботы.
Сэр Джеральд спросил:
– Что случилось с его женой? Я слышал о каком-то несчастном случае?
– Это было вот как, - начал Том Проктор.
– Однажды вечером она возвращалась домой в машине и в неё врезался грузовик. Не было никаких сомнений, что грузовик превысил скорость, какой-то
– И Том Проктор добавил голосом, звучавшим удивительно бесцветно: - Она была беременна.
– Надеюсь, он получил по заслугам, - сказал мэр.
– В Англии такого не бывает. Его профсоюз нашел ему хорошего адвоката.
Свидетелей катастрофы не было, только следы на шоссе и разбитые машины, а это всегда можно толковать по-всякому. Его оштрафовали на двадцать пять фунтов за опасную езду, деньги внес профсоюз. А Брук решил, что в Англии он жить больше не сможет.
– Это ужасно, - сказала Элизабет, склонившись над чашкой кофе. Она едва сдерживала слезы.
– Это было нелегким решением, - сакзал Проктор.
– Брук - англичанин до мозга костей. Собственно, он - живой анахронизм, точно таким европеец девятнадцатого века представлял английского джентельмена. Неразговорчивый, убежденный, что англичанин во всех отношениях на двадцать процентов превосходит всех остальных вместе взятых, до отвращения честный, прямой, упрямый и несимпатичный.
– Вы не справедливы, - возразила Элизабет.
– Обижаете, дорогая мисс Уэйл, - сказал адвокат.
– Я не говорил, что Брук таков, я сказал, что он производит такое впечатление. У этой медали есть и обратная сторона. Недаром его дедом был Леопольд Скотт…
– Его я знала, - сказала мисс Плант, как раз пробудившись от дремоты.
– Маме он нарисовал трех терьеров. Они висели в детской.
– Он был очень известным художником, - сухо сказал Проктор, - и передал изрядную сумму денег и часть своего художественного таланта дочери - матери Брука. Та поддерживала у Роберта художественные наклонности. Вы знаете, что он исключительный скрипач?
– Признаюсь, он никогда не производил на меня впечатления человека искусства, - сэр Джеральд выслушал Проктора с интересом знатока людских душ.
– Правда, у него книжный магазин и картинная галерея, но я всегда считал его скорее коммерсантом, чем художником.
Мэр сказал:
– Может быть, это потому, что вы не знали его до кончины жены? Такое может серьезно изменить человека. В каждом таятся два «я», и иногда такая трагедия выносит на поверхность одно из них - и, может быть, надолго.
Элизабет начала собирать пустые чашки. Отец её удивленно вытаращил глаза. Обычно это оставляли Энтони, помогавшему в кухне. Когда за ней закрылась дверь, сказал:
– В людских характерах постоянного мало, синьор мэр.
– Вы читаете д Аннунцио, - заметил мэр.
– Он тоже утверждал, что в жизни нет ничего вечного, только смерть.
– Один мой дедушка в 1890 году повернулся лицом к стене и никогда уже больше не улыбнулся, - сказала мисс Плант.
– А почему он так сделал?