Бедные богатые девочки, или Барышня и хулиган
Шрифт:
– Тетя Ада, ночью умер Папа.
Ада зарыдала в трубку в ту же секунду, как будто нажали на кнопку, и через полчаса уже была около Сони, с сухими глазами бесконечно повторяющей одну фразу: «Я не знаю, что делать».
– Это кафедра? Я – Даша Коробова. Папа не придет сегодня на лекции, он умер.
– Что?! Как это умер? Это что еще за шутки!
Сотрудники кафедры появились дома очень быстро после Дашиного звонка, ведь от института до Садовой совсем близко. Кто-то остался на лестнице, а человек десять с растерянными лицами неловко топтались в
Они и сейчас не верили, что Папы здесь нет, незаметно посматривали в глубь квартиры. Даша тоже не знала, что с ними делать, постояла еще минуту и позвала:
– Пойдемте. – Она открыла дверь кабинета, и люди, толпой двинувшиеся за ней, увидели кресло с накинутой на спинку Папиной любимой вязаной кофтой и Папин письменный стол с разложенными бумагами. На листе с недописанной формулой лежала Папина любимая ручка…
Застыв в дверях, все молчали… Вдруг какая-то незнакомая женщина зарыдала в голос, и, смешавшись, толпа, словно по сигналу, потекла к выходу.
А Даше плакать казалось стыдно. Она никому ни за что не покажет, как ей больно, никто не узнает, какой несчастной, потерянной и непонимающей она себя чувствует. Никогда! Только вот сейчас позвонит Алке…
Она набрала Алкин номер и, ничего не объясняя, коротко проговорила «Приходи скорей» и очень тихо положила трубку на рычаг. Алка принеслась через двадцать минут и с порога возмущенно заорала:
– Что за пожар, кто-то умер?!
– Да, Папа…
…Дома опять, как два года назад на Папино сорокалетие, пахло пловом, который варили на кухне молчаливые бывшие аспиранты-узбеки. Они же привезли деньги на похороны. Соня отталкивала деньги, выставляя перед собой руки дрожащим домиком.
– Обидите нас! – невозмутимо говорили узбеки, глядя на нее влажными глазами. – Как друг умирает, обычай такой – мы помогаем!
На похоронах Даша испуганно дергалась, когда кто-то пытался ее обнять или погладить. От чужих сочувственных слов было еще больнее. Да, они искренне расстраивались сами и жалели ее и Соню. Стоя у гроба, она очень четко ощущала свою отделенность от всего мира. Даша не могла разделить с ними свою боль, потому что ее ужас и растерянность были несоразмеримы с их сочувствием, для ее страшной боли не хватило бы никакой жалости. Не могла разделить свое страдание и с Соней, потому что просто захлебнулась бы в их общей сложившейся боли. Получалось, что она была одна.
Рядом с ней, крепко держа за руку, неотлучно находился Женька, только его сочувствие можно было принять, потому что Женька – все равно что она сама.
Так они и стояли вдвоем, сцепившись руками, а когда стали закрывать крышку гроба, в котором лежал Дашин Папа, одновременно повернулись друг к другу, обнялись и заплакали оба. Как мальчик с девочкой в детском саду.
После
– Дашенька, это такое ужасное несчастье, если вам с мамой нужна какая-то помощь, звони, пожалуйста, не стесняйся.
Владислав Сергеевич, Женькин отец, оказывается, помогал с продуктами для поминок, а она и не знала.
«Вот уж не ожидала такого нежного духа в его начальственном теле», – равнодушно подумала Даша.
Даша услышала, как Соня рассказывала Аде по телефону:
– Видела сегодня случайно Дашку на улице. Невозможно удержаться от слез, черная, страшная, еле бредет… Ничего вокруг не видит, прошла мимо меня и не заметила…
– А ты почему к ней не подошла?
– Она шла одна и плакала… Может, ее врачу показать?
Шла зимняя сессия. Даша сидела, рассматривая картинки в своих лекциях по самому неприятному в эту сессию предмету – процессы и аппараты, и с тоской думала, что экзамен через три дня и пора бы начинать учить. Каждые полчаса звонил Женька и спрашивал одно и то же:
– Как там твои лекции, то есть наши лекции, а если точнее, мои лекции?!
Лекции были ему абсолютно без надобности, он просто считал, что теперь каждые полчаса надо проверять, в каком Даша состоянии, и устал придумывать для нее шутки.
Марина пришла без звонка, закурила в кресле и возмущенным голосом произнесла запутанную речь:
– Человеку, который умер, уже все равно. Больно и плохо только тем, кто живет, то есть тебе. Значит, все дело в том, чтобы справиться с собой! Какой смысл в том, чтобы так себя изводить? Ты должна понять, что сейчас ты жалеешь себя, и взять себя в руки. В конце концов, уже прошло две недели!
– Как ты думаешь, если человек умер, ему ведь уже не плохо? Мне так его жалко, как будто у него, например, рана в груди, – не слушая ее, ответила Даша.
– У кого рана? – испугалась входящая в комнату Алка.
Алка гладила привалившуюся к ней Дашу по голове и что-то нашептывала ей в ухо.
– Я совсем не понимаю, что ей говорить… Что ты ей шепчешь? – спросила Марина, когда Даша вышла из комнаты.
– Не знаю, ничего особенного… шепчу «тише, тише…».
Даша вернулась, скомкав пустую пачку «Родопи», поискала вокруг новую и попросила:
– Алка, спустись в магазин.
– Девочки, хотите, я вас отвлеку. – Алка виновато улыбнулась. – Меня изнасиловали в такси, сразу после Нового года…
Даша никак не отреагировала, покачиваясь, смотрела в одну точку. Марина тихо сказала:
– Она только при нас выкурила две пачки, ей сейчас станет плохо…
Они уложили Дашу на диван, накрыли пледом, и Алка, собиравшаяся с ней ночевать, пошла проводить Марину. В дверях она шепнула:
– Представляешь, он поцеловал меня не могу тебе сказать куда…
– Разве это изнасилование? – строго спросила Марина. – Дура ты, Алка, так глупо лишиться девственности… в такси… А у меня с Женькой все идет по плану!