Бедные углы большого дома

Шеллер-Михайлов Александр Константинович

Госпожа Скрипицына съ искреннимъ чувствомъ пожала руки учителя и брата, хотя послдній и удивлялся, почему его сестр кажется комплиментомъ найденное въ ней сходство съ дохлыми англичанками, тощими, какъ щепки, и длинными, какъ жерди. Этотъ миленькій ребенокъ именно такими представлялъ себ англичанокъ. Его сестра вдругъ приняла веселое выраженіе лица, и минутное облако печали, налетвшее на нее, исчезло, какъ весеннія облака при лучахъ солнца. Ея еще юное сердце, лта котораго, по обыкновенію, не считаются никмъ, затрепетало подъ корсетомъ отъ одобренія милыхъ друзей. Быстро пролетло время до обда. Скрипицына разсказывала объ институт, о прізд туда разныхъ знаменитостей, о поцлу, данномъ ей тамъ княгинею Мухортовой-Таракановою, о кадрили, гд Скрипицына танцовала съ княземъ Миловидовымъ и vis-`a-vis съ своимъ кузеномъ, графомъ Дикобразовымъ,

бросавшимъ ревнивые взгляды на князя и едва не вызвавшимъ послдняго на дуэль за нее. Даже кусочекъ широкой орденской ленты, подаренный какою-то еще боле значительною особой, явился на сцену и удивилъ своимъ полинялымъ голубымъ цвтомъ, походившимъ на загрязненное тучами осеннее небо, не дающее никакого понягія о его лазури, ослплявшей глаза въ весенніе дни. Французъ-учитель толковалъ объ удовольствіяхъ Парижа, о нарядахъ и локонахъ дамъ изъ сенъ-жерменскаго предмстья, объ очаровательныхъ головкахъ юношей и, не мудрено, что его разсказы выходили и врны, и картинны, такъ какъ онъ самъ держалъ гребенки, помаду и пудру во время того, какъ его патронъ-куаферъ убиралъ эти чудныя головки; даже одинъ изъ пальцевъ monsi`eur Davoust хранилъ до сихъ поръ слды обжога, полученнаго, по его словамъ, на дуэли за маркизу Ріо, а по словамъ исторіи — отъ куаферскихъ щипцовъ. Большой же палецъ правой руки учителя навки остался изогнутымъ наружу отъ долгаго ежедневнаго верченія этихъ щипцовъ, когда они слишкомъ перекалялись. Василій Николаевичъ Скрипицынъ между пніемъ и свистомъ ввертывалъ тоже свое словцо о томъ, что «мы первые фрунтовики, что у насъ нтъ колпаковъ, то-есть дурныхъ фрунтовиковъ, что экономъ у насъ воръ, а директорша отдаетъ чинить на казенный счетъ свои сковороды, приказывая вносить плату за починку въ число расходовъ по ремонту лазаретныхъ принадлежностей, что гусарская форма самая лучшая, и что какой-нибудь штафирка не можетъ угоняться за гусаромъ, что гусаръ ему по носу надаетъ, что никакая барышня не устоитъ противъ гусара и каждая смется надъ рябчикомъ».

Но, любезный читатель, вы давно знаете, о чемъ говоритъ и будетъ говорить каждый изъ вашихъ милыхъ, добрыхъ, скучныхъ знакомыхъ… Не прерывайте, читательница, вашу милую, умную подругу Ольгу Петровну Черемухину, и она будетъ въ теченіе всего своего визита говорить о нарядахъ, ленточкахъ, кружевцахъ, воланцахъ, брошкахъ, сережкахъ и непремнно — о, непремнно! — припомнитъ ихъ фасонъ, того времени, котда «она жила въ Париж», то-есть, пробывъ тамъ три недли, бжала отъ кредиторовъ. Объ этомъ вы могли бы прочесть въ иностранныхъ газетахъ, если бы изъ нумеровъ, долетавшихъ до васъ, не исчезло, по непредвидннымъ обстоятельствамъ, именно это извстіе на горе для вашего маленькаго сердечка, обожающаго Ольгу Петровну. А Иванъ Ивановичъ Добронравинъ (тотъ самый, что нажилъ деревню изъ трехсотъ рублей жалованья), онъ будетъ въ теченіе всего вечера всмъ и всюду разсказывать о крест, полученномъ недостойнымъ Чубуковымъ, будетъ до мельчайшихъ подробностей разбирать всю позорную дятельность Чубукова, его жены, дтей, родственниковъ, слугъ, крестьянъ и, все-таки, не успокоитъ своей желчи, почувствуетъ ея приливы и завтра, и послзавтра, и по необходимости будетъ ее изливать снова за вистомъ до тхъ поръ, пока самъ не получитъ креста. А опера? Княжн Мери длается дурно, если ей не дадутъ говорить объ опер. Тамберликъ, Кальцоляри, аріи, дуэты, парижская опера, петербургская опера, — о, восторгъ! — о, счастіе! о, княжна Мери, какъ громадно великъ, какъ подавляющъ вашъ умъ! Моя кухарка тоже цлый день надодаетъ мн разсказами о дороговизн говядины и злокачественности картофеля, она даже знаетъ, почему дорога говядина и въ пятнахъ картофель, — но, другъ мой, чмъ я могу помочь теб?

Итакъ, очертивъ характеры своихъ героевъ, я могу не передавать всхъ ихъ разговоровъ. Достаточно сказать; что Скрипицына и ея друзья любили другъ друга, и каждый изъ нихъ давалъ довольно много времени своему собесднику на разсужденья о любимомъ его предмет. Такимъ образомъ, наговорившись досыта, одинъ уступалъ слово другому, тотъ тоже договаривался до изнеможенія, вывертывать свой предметъ на изнанку и показывалъ, что пришелъ чередъ третьему, за третьимъ слдовалъ первый. Эта система взаимныхъ услугъ и одолженій знакома всмъ, кто хоть разъ былъ въ русскомъ обществ: оно очень скучно для посторонняго, но зато каждый членъ общества можетъ до совершенства объздить своего «конька». Да что же и длать, не объ общественныхъ ли длахъ разсуждать? Этимъ витьемъ веревокъ

изъ песку и себя не потшишь! Посл обда братъ отправился въ ту комнату, гд вышивала Варя, и слъ противъ нея. Варя не пошевельнулась и продолжала вышивать. Кадетъ посмотрлъ на вышивку, посвисталъ, звнулъ два раза, наконецъ, взялъ ножницы и сталъ играть ими. «Не стану я съ нимъ говорить», — думала Варя. «А вдь ты первая заговоришь», — размышлялъ онъ. Долго длилось молчаніе, наконецъ, Вар понадобились ножницы. Она поискала ихъ и, увидавъ, что он въ рукахъ кадета, покраснла и устремила на нихъ глаза.

— Позвольте, — промолвила она почти шопотомъ.

— Что вамъ позволить?

— Ножницы дайте.

— Вотъ он… Вы, кажется, годъ просидли бы молча, если бы он не были вамъ нужны. Я думалъ, что вы нмая.

— О чемъ же говорить?

— Такъ неужели вы не можете найти предметовъ для разговора.

— Нтъ.

Воцарилось молчаніе. Варя, дйствительно, не умла разговаривать, она до сихъ поръ только играла, отвчала на вопросы и спрашивала, если ей что-нибудь было нужно.

«Ну, матушка, — подумалъ кадетъ:- ты порядочная тупица!»

— Вы любите вышивать?

— Нтъ.

— Зачмъ же вы и въ праздники вышиваете?

— Mademoiselle велла.

— Какое право иметъ кто-нибудь велть что-нибудь другому?

Варя не поняла вопроса и промолчала.

— Разв вы ея крпостная?

— Не знаю.

— Хо-хо-хо, — захохоталъ кадетскимъ смхомъ Скриппцынъ. — Какъ вы не знаете: крпостная вы или нтъ?

Варя опять промолчала, вполн доказывая этимъ свое крайнее тупоуміе.

— А вдь я на вашемъ мст не пошелъ бы жить сюда. Здсь скука смертная! Я думаю, васъ все Шатобріашку заставляютъ вслухъ читать? У сестры безсонница. Дуракъ былъ этотъ Шатобріашка! Сама сестра его, кажется, какъ рыбій жиръ глотаетъ отъ золотухи.

— Разв у нея золотуха? — наивно спросила Варя.

— Хо-хо-хо! — залился кадетъ. — Разумется, золотуха! Это она и васъ согласилась взять отъ золотухи, чтобы ей не такъ тошно было. Она съ вами будетъ играть, какъ дти съ котятами играютъ… А вы, дйствительно, хорошенькій котенокъ. Вы ей не поддавайтесь.

— Вамъ грхъ это говорить.

— Ого!

— Да, грхъ, и мн грхъ! Mademoiselle моя благодтельница, она сказала: я спасаю тебя отъ гибели!

— Отъ какой?

Варя не отвтила.

— Ну, отъ чего же она васъ спасаетъ?

— Отъ битья, отъ голода…

— А кто ей сказалъ, что васъ стали бы бить? что вы умерли бы съ голода?

— Она говорила, что простые люди всегда бьютъ дтей.

— А вы жили у благородныхъ?

— Нтъ.

— Били васъ?

— Нтъ.

— Вотъ видите ли, какой вы глупости поврили! Какое вы дитя. Она васъ ни отъ чего не спасла. Люди не умираютъ съ голода. Вы глупо сдлали, что просили ее взять васъ въ себ, вы думали, что она богата, глаза разгорлись, да въ расчет ошиблись.

Послднія глубокія соображенія казались вполн врными миленькому ребенку-кадету, онъ не зналъ, что Варя еще слишкомъ глупа для подобныхъ расчетовъ, и все считалъ ее боле умною, чмъ она была на дл.

— Я не просила.

— Вотъ это хорошо! Такъ, значитъ, она насильно взяла васъ къ себ? Молодецъ-сестра, даромъ крестьянъ пріобртаетъ, пожалуй, цлую деревню для меня пріобртетъ.

Варя съ удивленіемъ посмотрла на собесдника; какія-то новыя, до сихъ поръ неслыханныя ею соображенія высказывались имъ, но она ничего не могла вдругъ понять изъ нихъ, не могла сдлать выводовъ.

— Вотъ теперь и шейте ей воротнички, нарукавнички, вяжите кошелечки, читайте Шатобріашку, а какъ она разорится, — вамъ и придется идти по-міру или въ горничныя двки. Еще до пятнадцатаго года дожили, а этого не поняли. Вдь черезъ два годика вы замужъ можете выйти, черезъ три, да еще и раньше, своихъ дтей можете имть. Иныя очень рано развиваются и могутъ рожать. Я зналъ…

Варя вспыхнула и вспомнила слова маіорской дочери, что о- такихъ вещахъ стыдно говорить, хотя сама и не понимала, почему стыдно.

— Ступайте прочь!

— Это зачмъ?

— Я не хочу съ вами говорить.

— Почему?

Отвта не послдовало.

— Или вамъ стыдно слушать о томъ, что у васъ дти будутъ? Полноте, черезъ годикъ сами объ этомъ будете шептаться съ подругами. Знаю я васъ. Я думаю, вы и теперь учителямъ записочки суете, а по вечерамъ между собою…

— Уйдите!

— Чего вы волнуетесь, малютка? Давайте вашу лапенку и помиримся!

— Уйдите!

— Ну нтъ, вотъ на зло не уйду, чтобы вы не капризничали. Давайте руку.