Бедный маленький мир
Шрифт:
– Ты – маньяк с манией величия, – ухмыльнулся Горан. – Редкая и очень тяжелая патология. Поэтому мы все понимаем, и терпим, и любим тебя таким, какой ты есть.
Встречающих девушек оказалось не так много – всего две. Зато в зале аэропорта были министр культуры, какие-то серьезные мужчины в костюмах и восемь телекамер. Давор, приветливо улыбаясь, выслушал слова министра о том, каким беспрецедентным культурным событием станет концерт его коллектива в Киеве, и в ответ сказал что-то о большой чести выступить в братской славянской стране с большим этническим наследием.
Тут Давор наконец заметил своего администратора Алана, который, как и положено, прилетел еще вчера и теперь маячил за спинами чиновников, стараясь не нарушать торжественность момента. Давор еще раз пожал руку министру и потер переносицу. Этот давно отработанный жест означал буквально следующее: «Спасай, затрахали». В течение двух секунд длинноволосый и длинноногий красавец Алан материализовался рядом с шефом и молча протянул ему мобильный телефон.
Давор извинился, отошел на несколько метров и под вспышками фотоаппаратов целую минуту изображал внимание к невидимому собеседнику. Этого времени встречающим официальным лицам как раз хватило, чтобы решить, что в ритуале приветствия поставлена логическая точка, и когда Давор сунул мобильник Алана в карман в компанию к своему, ему тут же представили менеджера принимающей стороны. А затем сообщили, что сей серьезный юноша по имени Павел «будет решать все вопросы». Министр широким приглашающим жестом указал на стеклянную дверь.
За дверью сиял в послеполуденном солнце белый лимузин.
Давор поднял брови и посмотрел на Алана. Алан поднял брови и пожал плечами. Милан, Мирко и Горан стали толкаться и гнусно хихикать за спиной, потому что примерно представляли себе, что именно в данный момент думает Давор – в прошлом панк-рокер и байкер, а в настоящее время – страстный противник всего и всяческого гламура. Бранка, прижимая к груди клетку с Кроликом Голландским, в общем и целом смотрела на лимузин с одобрением.
– А багаж и инструменты сейчас перенесут в микроавтобус, – густым басом пояснил юноша Павел.
– Спасибо огромное, я чувствую себя невестой, – сказал Давор и подумал, что убьет Алана прямо в холле гостиницы.
– А потому что не надо, – заорал Алан, как только лимузин тронулся с места, – не надо, когда я пытаюсь согласовать с тобой райдер, что-то бурчать себе под нос и говорить «какая, к черту, разница»! Я позавчера пытался согласовать с тобой райдер? Звонил?
– Пытался. Звонил.
– Что ты мне сказал? Только буквально.
– Я буквально сказал «какая, к черту, разница».
– Вопросы есть?
– У меня ростбиф горел!
– У тебя ростбиф, – возмутился Алан, – а они два «Мерседеса» в последний момент заменили лимузином. А если бы ты с самого начала по этому поводу занял принципиальную позицию…
– Принципиальную позицию займут журналисты, – заметил Давор. – Они уже сегодня напишут, что Давор Тодорович выжил из ума и ездит по Киеву в белом лимузине, как какая-нибудь Бритни Спирс.
– Да хоть сейчас заменим. Немедленно. Вот только доедем до гостиницы и заменим. Только
– Просто мне хочется, – вздохнул Давор, – чтобы у моего администратора была рефлексия.
– А что такое рефлексия? – спросила любознательная Бранка.
– Это такая болезнь, – прошептал ей на ухо Мирко, – вроде геморроя.
– Давор, – решительно сказал Алан, – лимузин – еще цветочки. Они хотят, чтобы кроме концерта в Киеве был концерт и в городе Чернигове. Город красивый, маленький, старше Киева, там много церквей и монастырей. Они просят, и платят, и просто умоляют. В Чернигове будет международная конференция – что-то по поводу перспектив славянского мира, и они говорят, что если твой концерт состоится там, это будет очень и очень концептуально.
– Слушай, – Давор посмотрел в окно, – ты мне совсем голову заморочил, я из-за тебя даже на окрестности не глянул. А ведь дал себе слово, что буду только и делать что смотреть в окно. Видишь, как красиво?
– Так ты согласишься? У нас есть день в графике. Даже два.
Давор смотрел в окно, за которым проплывал славянский мир. В сторону сосновой просеки проехала светловолосая девушка на красном велосипеде, и он подумал, что, может быть, Санда уже включила телефон. Наверное, пора бы ей позвонить.
– Что им ответить? – волновался Алан. – Ты согласен?
– Ну конечно, – миролюбиво кивнул Давор, – естественно. Какого космополита не беспокоит судьба славянского мира?
Алан просветлел.
– Слава богу. А то они переживают очень. Буквально плачут, говорят: он такая звезда, как с ним разговаривать? Вдруг откажется? А я им сказал, что ты в целом нормальный мужик.
– Алан, – строго сказал Давор, – тебе какой образ нравится больше: бескорыстного, практически святого Давора Тодоровича, который в силу исключительно высокодуховных мотивов ездит по миру со своим балаганом, или человека, для которого музыка – такой же бизнес, как, например, для Гейтса компьютеры? И к тому же я не один, у меня есть вы, и у вас должно быть счастливое детство, раз уж вы в нем застряли. Поэтому – если просят и при этом адекватно платят – надо соглашаться.
– Так ты что, Давор, думаешь, мы с тобой потому, что ты нам деньги платишь? – угрюмо свел брови Мирко.
– Дурацкое предположение. К тому же оно совершенно не следует из того, что я сказал.
– Тогда к чему твой голимый морализаторский гон! Мне ни один из приведенных тобой образов не нравится. Потому что ты – ни то, ни другое. Ты – третье. И не надо нам тут… Тоже мне, Билл Гейтс нашелся!
– Потому что ты, Давор, настоящее чудо! – вдруг ни с того ни с сего объявила Бранка.
– Вот, казалось бы – глупая баба, чего с нее возьмешь, а ведь уловила самую суть, – одобрительно покивал Горан, и Бранка немедленно показала ему язык.
У Давора вдруг резко сжалось горло, и он решил, что лучше все-таки молчать и смотреть в окно. Ну хорошо, ему было сорок, когда началась война. А они-то были детьми. К чему он об этом вспомнил? Как-то само в голову пришло.
– Я очень рад снова оказаться в Киеве, – обратился Давор к журналистам. – Мне тут сказали, что билетов на концерт в кассах уже месяц как нет. Очень приятно! Пожалуйста, я слушаю ваши вопросы и готов отвечать.