Бедный маленький мир
Шрифт:
– Прекрати, Лешка, – наконец попросила она, – я живая и здоровая, и вообще я очень тренированный боец. Восстанавливаюсь быстро.
– Ну да… – сказал я. А что я мог еще сказать?
Тренированный боец засыпал, обняв подушку, и я пристраивал на компьютерном столике свой калебас. Выбор мате был сознательным – это горький и трезвый напиток. Хотя Кортасар, возможно, со мной не согласился бы. Но мы не латиноамериканцы, у нас, славян, своя органолептика.
Так когда же, черт побери, возникла эта мысль? Мысль о городе. Примитивная, надо сказать, она прямо следовала из слов Смотрящих-на-Танец. «Тени
В этой истории я, по большому счету, как не понимал ничего, так и не понимаю. Я вообще эту ситуацию не понимаю – я ее проживаю. Смотрю на спящую Иванну и готов немедленно поверить в то, что она явилась с другой планеты. Или в то, что Эккерт собственноручно вырастил ее в пробирке в одной из монастырских лабораторий. И теперь я должен оберегать ее как редкое и удивительное, единственное в своем роде существо. Вот такая сумятица происходит у меня в голове. А потом я бужу Иванну и спрашиваю, почему ее бабушка, царство ей небесное, выбрала для своей единственной внучки школу Эккерта, как она вообще узнала о школе, почему отправила ее, Иванну, за тридевять земель и отдала совершенно незнакомым людям. И была ли бабушка?
– Была, – сердито отвечает сонная Иванна. – Очень любимая бабушка. Она меня растила и воспитывала.
– А потом вдруг взяла и отвезла черт знает куда.
– В очень хорошее место отвезла. Возможно, в лучшее место в мире.
Теперь сержусь я. Я понимаю, что Иванна за это готова поставить своей бабушке золотой памятник – в полный рост, в натуральную величину, на главной площади страны. Но я, тупой, не могу понять мотива бабушки. Как можно отпустить от себя маленькую девочку, внучку, к тому же сироту?
– О школе ей кто-то из знакомых рассказал, – хмуро произнесла Иванна. – Наверное. Я не знаю. – Ей явно не нравится разговор. – Ты меня запутал. – Иванна кутается в плед и смотрит в сторону окна. За окном медленно проявляется зимнее утро. – Может быть, конечно, если бы мне было плохо там, куда она меня отвезла, я бы задавала себе этот вопрос. Но мне было очень хорошо, и я такого вопроса не задавала себе никогда.
– Просто мне кажется это странным, – говорю я ей и целую ее плечо, с которого сполз плед. – Есть тут какая-то тайна.
– Ты романтик. – Иванна натягивает плед на плечо, пресекая мои дальнейшие поползновения. – Ты романтик, потому что писатель. К тому же ты пишешь детективы. Поэтому ищешь таинственное там, где его нет. А в это время какие-то дядьки делают какие-то изощренные и совершенно непредсказуемые вещи. Вот что и странно, и по-настоящему страшно.
– Мне кажется, это не бабушка тебя отвезла, – говорю я ей. – Мне кажется, что Эккерт тебя забрал. И нужна была ему именно ты. А может быть, он тебя от чего-то спасал… Но возможно и то и другое.
Иванна молчит, смотрит в сторону окна.
Я, наверное, засыпаю в конце концов, потому что вижу уже не комнату и не Иванну,
– Что? – Я одной ногой еще там, среди бесшумных станков.
– А если ты прав, предположим, то… то что это означает, Леша?
Я сразу понимаю, о чем она. Сна у нее – ни в одном глазу. И у меня уже тоже.
– Это означает, – говорю я, – что ты, возможно, не все о себе знаешь.
Владимир Тимофеевич собирался. Аля намеревалась участвовать, и ему, как всегда, было неловко просить ее не помогать– сборы, упаковка, комплектация и тому подобное никогда не были ее сильной стороной. Она способна была создать хаос в ридикюле. Объем чемодана позволял ей ни в чем себе не отказывать и размахнуться до масштабов энтропии Вселенной. И свою дорожную сумку он сейчас неуклюже оберегал, ходил вокруг нее боком, как пингвин, и пытался отвлечь жену разговорами. Аля, тем не менее, ухитрилась стремительно засунуть в недра сумки пачку бумажных салфеток и попасть как раз между двумя файлами с докладами для пленарного заседания и для круглого стола.
– Алька! – Владимир Тимофеевич развернул ее к себе и некоторое время подержал за плечи, чтобы она зафиксировалась и прекратила ускальзывать в сторону. – Алька, ты чего мельтешишь?
У нее задрожали губы.
– Ты чего, Алька?
Владимир Тимофеевич торопливо прижал ее к себе и стал гладить по спине.
– Вова, да я что-то… так не хочу, чтобы ты ехал, просто слов нет.
– Алька, но это же всего-навсего Чернигов! Практически сразу за чертой города! Я на прошлой неделе в Астану летал, так ты даже и не заметила.
– Не знаю, Вова, – вздохнула она.
– Можем вместе поехать, – предложил Владимир Тимофеевич, при этом он одной рукой продолжал обнимать жену, а другой пытался незаметно выудить из сумки шерстяные носки и шарф.
– А Сонечка? – Аля вывернулась из объятий и посмотрела строго.
– С Сонечкой.
– Так у нее же английская школа! И на электрофорез мы записаны на завтра. Да и маму на кого оставить? Ты, Вова, как будто не знаешь…
– Аля, тогда отойди от сумки примерно метра на два, – твердо сказал Владимир Тимофеевич.
После чего он решительно вынул из сумки все, с его точки зрения, лишнее. С изумлением обнаружил в боковом кармане пояс из собачьей шерсти и на его место пристроил коробочку с го. Наконец-то он сыграет с Анисимовым. Сто лет с ним не играл.
Нет, он никогда не появлялся неожиданно. Он всегда появлялся именно в тот момент, когда ожидание в наэлектризованном зале натягивалось как струна и могло лопнуть. Вот тогда выходил Давор, и зал отпускало. Зал выдыхал так, как будто бы до того не дышал минут десять. Санда по поводу этой незатейливой драматургии однажды сказала ему: