Бедный маленький мир
Шрифт:
– Я говорила тебе, что Сережа был таким же гениальным, как Тесла, – снова прервала сама себя рассказчица. – Знаешь, ведь Тесла мог освещать целый город, находясь на большом расстоянии от него, на другом конце континента. Тысячи людей это видели, и никто не представляет, как он это делал. А твой отец мог изменить эволюционный процесс одним движением руки. Хоть бы они уже сгнили там, те часы…
– Слушай, я не сошел с ума. – Он сел на шаткую табуретку и теперь барабанил пальцами по столу. – Конечно, нервничаю, но в остальном… Слушай внимательно. Смотри. Модуль-генератор А меняет структуру человеческой ДНК в онтогенезе, тормозит время синтеза
Дина посмотрела на часы в правой руке и осторожно положила их на стол.
– Модуль-генератор Б действует обратным образом, ускоряя время синтеза изоферментов юг-эстеразы и создавая условия для онтогенетических модификаций, что уже в следующем поколении приведет к возникновению так называемых «многообещающих уродов» – людей с полезными мутациями, с интеллектуальными и физическими сверхспособностями, причем увеличение полезных мутаций от поколения к поколению будет расти по экспоненте. Вот он, с секундомером. Просто чтобы различать. То, что здесь есть секундомер, роли не играет. Также не играет особой роли то, что прибор имеет вид часов. Часы, правда, можно воспринимать как метафору. Но теоретически это могла бы быть крышка от кастрюли.
– А что играет роль? – осторожно спросила Дина.
– Ну я же сказал! – удивился Сергей. – Модуль-генератор. Маленький биогенератор. Он вмонтирован в крышку часов и просто один раз сообщает нужный код. Понимаешь, мы всегда полагали, что такие изменения на уровне генома имеют вирусную природу или способны произойти в ходе длительных эволюционных трансформаций, а оказывается, время экспрессии гена можно критически сократить за счет специальной команды на понятном ему языке. Поэтому тут не физика и не химия. Назовем, скажем, так – генетическая семиотика. Или лингвистика. Дина, это попытка контакта с биосоциальной и естественно-искусственной природой генома.
– С биосоциальной… – повторила она. – И естественно-искусственной… Не тех людей сжигали на кострах.
– Ты меня прости. – Сергей поднял на нее затравленные глаза. – Все может быть. Но мне больше некого попросить, а ты все-таки друг.
– Все-таки друг… – снова эхом повторила Дина, с остервенением накручивая на палец длинную каштановую прядь, как всегда делала, когда нервничала. Это успокаивало ее.
Сергей ушел, а она еще долго ходила по комнате и в каждой руке держала часы. Потом одни положила в сервант, а другие засунула поглубже на антресоль.
На следующий день, вернувшись домой, Дина поняла: к ней кто-то приходил и что-то искал. Неизвестные «гости» оставили после себя полный порядок – несколько более полный, чем был у Дины. Не надо было им поправлять штору, которую она кое-как отодвинула утром, когда поливала цветы на подоконнике. И бумаги на письменном столе не стоило сдвигать в кучку. Хотя понятно – не могли же «гости» после их просмотра в точности воспроизвести тот удивительный хаос, который всегда царил у нее на рабочем месте.
Часы мирно лежали там, где Дина оставила их вчера. Одни – в серванте, между вазочкой и шкатулкой, другие – на антресолях, рядом с грушевым вареньем.
Самолет у Иванны был только утром, из Тель-Авива, и она пошла гулять по Хайфе – куда глаза глядят. История с часами показалась ей очень странной в принципе.
– А словарь-то, папа? Словарь-то ты нам не оставил! – сказала Иванна в пространство в слабой надежде, что и с исчезнувшими родителями тоже можно разговаривать. – Что же мы теперь будем делать без словаря?
Часы судьбы лежат в синей железной коробке из-под черной икры. Коробка перевязана крест-накрест и по кромке крыши изолентой, упакована в черный конверт из-под фотобумаги, потом еще в полиэтиленовый пакет и спрятана в глубокой горизонтальной нише между полом одиннадцатого века и более ранним фундаментом восьмого-девятого века в черниговском Спасском соборе. Иванна меньше месяца назад побывала в нем с Лешей и очень хорошо представляла себе то место. Фрагмент древнего фундамента в свое время обнаружили археологи и открыли в качестве экспозиции. Для большей наглядности повынимали промежуточные наслоения, кое-где под полом образовались небольшие пустоты, незаметные снаружи. Искать там больше нечего, археологи туда не должны были снова лазить. Да и где в городе найти более вечное место? По будним дням в Спасском пусто, и, купив билетик за тридцать копеек, Дина могла бродить по гулкому собору в полном одиночестве с утра до вечера…
Прогуливаясь, Иванна оказалась у какого-то концертного зала. Перед входом толпился оживленный народ. Она остановилась на минуту, рассматривая людей. За то и была вознаграждена, как выяснилось вскоре, – за эту свою внезапную рассеянную остановку в людном месте.
К ней подошел маленький толстенький очкарик и, улыбаясь во весь рот, сказал что-то на иврите.
Иванна улыбнулась:
– Я не говорю на…
– Извините. – Очкарик перешел на русский, засмущался почему-то и почесал переносицу. – Хотите билетик? В кассе давно билетов нет. А у меня приятель не пришел, зараза. Берите, я просто так отдаю.
– А куда билет-то? – на всякий случай решила уточнить Иванна. Последние несколько часов она чувствовала себя, как Алиса в Зазеркалье, и очень боялась попасть в еще более странное место. Но в результате так оно и вышло.
– Ну вы даете, барышня… – почему-то обиделся очкарик.
Потом она подумала… Нет, ничего она потом не подумала. Она потом некоторое время вообще не могла думать, может быть, до самого своего возвращения к дому Дины. И к тому же не очень хорошо видела и слышала. Ориентировалась, конечно, в пространстве, но так, слабенько, в самом общем виде. Чтобы не свалиться с тротуара на проезжую часть, к примеру. Или чтобы остановить такси.
Потому что целых два часа она наблюдала, как один человек лично и собственноручно создавал мир. И создал, чтоб ей провалиться.
Там были разные люди. Некоторые из них думали, что слушают музыку, а другие думали, что исполняют музыку. И только один человек в полной мере отдавал себе отчет в том, что он делает на самом деле. Он точно, технично, по невероятно широкому полю одновременно работал с великим множеством действительностей – гетерогенных, несводимых друг к другу, а иногда даже враждебных по сущности и природе. Он их сшивал, структурировал, выворачивал наизнанку, заполнял полости и лакуны и для акустики и воздуха тут же создавал новые. Он превращал материал в морфологию и пробивал тоннели для процессов, информационных и энергетических потоков. Создавал топографию и топонимику, в произвольной непринужденной манере размечал пространство. Он мог в короткий промежуток времени развернуть и после утилизировать полноценный мир, наполненный смыслами, логичный и невероятный одновременно, и главное – пригодный для жизни.