Бедный мой Бернардье
Шрифт:
Полковник раскрывает тяжелую папку и принимается сосредоточенно перелистывать бумаги.
– В чем вас только не обвиняют... да при таком компромате я вас перевешаю и глазом не моргну!
– заявляет он.
– Да уж чего там моргать, господин полковник, -соглашается Бернардье. Раз народ вас уполномочил... Роботов тоже перевешаете, господин полковник?
– И роботов! Думаешь, нельзя робота повесить? Хаха, а передовая методика сержанта Корлиса? Вот уж почин так почин! Берешь плазмотрон, создаешь вокруг шеи робота вихревое поле, медленно замыкаешь его по архимедовой спирали. Сперва поле
– Действительно, умно, - подтверждает Бернардье.
– К тому же прогрессивно задумано, тонко.
– Черт побери, с чего начать?
– ворчит полковник, снова уткнувшись в папку.
– Да... Ох, в какой же переплет вы вляпались! От трех до пяти лет за безнравственность, это во-первых.
– При чем здесь безнравственность?
– А вот при чем. Агент 407 докладывает, что в ваших пьесках имеются неприкрытые намеки на сексуальность. В Менсфилде он смотрел ваш спектакль "Ромео и..." ...дальше неразборчиво. Так вот, там у вас настоящая клубничка, ну, про это, сам знаешь.
– Эта пьеса о любви, господин полковник.
– О любви, о любви... потвоему, то самое - тоже любовь? Да еще в исполнении роботов. Они ж ни делать этого не умеют, ни понять не в состоянии. У роботов для этого нет, так сказать, необходимых органов. И соответствующих желаний. Вот хоть этого красавца возьми-в ширинкето у него пусто. Значит, ты силком толкаешь его на безнравственные поступки! Он не хочет, не может - а ты его заставляешь. Это называется насилием!
– Это просто театр, господин полковник.
– Я в театрах не разбираюсь!
– горячится полковник.
– Мое дело блюсти порядок и мораль. К тому же часть вторая статьи девятой Закона о защите прогресса гласит: "Того, кто распространяет устаревшие взгляды , теории ил и реликвии, пропагандирует старые идеи, опровергнутые развитием, или подстрекает других к подобным деяниям..." Ведь ты знаком с этим законом, верно?
– Но, господин полковник, театр не имеет ничего общего с регрессом. О нем просто забыли.
– А раз забыли - значит, театр консервативен и реакционен! Почему человечество помнит о рычаге или зубчатом колесе? Потому что они необходимы! Они толкают вперед наше развитие. Нет и не может быть иной религии, кроме прогресса! Вперед и только вперед, к счастливому будущему!
– Иногда полезно также оглянуться назад, господин полковник. Чтобы сравнить, извлечь урок.
– Хватит пререканий. Третье обвинение: нарушение законодательства о социальной иерархии. Вы, господин Бернардье, пользуетесь услугами роботов второй категории. В Наставлении о ступеньках общественной лестницы указано, что такие роботы могут использоваться только для обслуживания людей. Их можно использовать в качестве дворников, почтальонов, лакеев, уборщиков общественных нужников, а ты делаешь из них королей, принцесс, аристократов.
– Сцена - это царство свободы, господин полковник.
– Запрещаю вам нести эту чушь! Так все дворники в короли полезут! А королям в дворники придется податься. И всё полетит в тартарары. В любом обществе должна существовать преемственность в иерархии: дети королей
– Но на протяжении всей истории человечество именно так двигалось вперед...
– Может, и двигалось, да только до нынешнего исторического момента. А теперь у нас социальная гармония, так что любая перемена может привести к анархии.
Полковник встает с места и принимается нервно расхаживать по кабинету, засунув руки в карманы.
– Я не закончил, Бернардье. Предъявляю тебе самое страшное обвинение в нарушении Священного закона о душевной сдержанности. Нашей Партии равнодушия удалось провести его в парламенте ценой самоотверженной и героической борьбы. А тебе на это, я вижу, плевать! Тишина и спокойствие для тебя ничего не значат!
– Я никогда не нарушал спокойствия, господин полковник, - смиренно лепечет Бернардье.
– За всю свою жизнь я не нарушил ни одного закона или указа.
– Лжешь, милейший, лжешь! Ты устраиваешь представления, на них собираются люди. И что же ты им показываешь? Ты показываешь им любовь, ревность, властолюбие, душераздирающие сцены, убийства. С подмостков на них обрушивается буря чувств, их захватывает стихия эмоций. Куда прикажете девать их покой, гарантированный Священным законом о душевной сдержанности? Коту под хвост! Вместо молчания и успокоенности - душераздирающие порывы. Да одного этого мне достаточно, чтобы перевешать вас всех до одного!
– Без волнений жизнь становится болотом, господин полковник. Именно способностью к сопереживанию отличается человек от вещи. Даже эти роботы научились испытывать душевный трепет...
– В Законе черным по белому написано: разрешены психические нагрузки до двух мегапсихов. Вчера на злополучном представлении вы обрушили на бедного Фрэнка Уэбстера целых шесть! Двумя часами позже он скончался от инфаркта...
– Уэбстер? Сторож?
– Он самый... Так что у тебя нет никаких шансов на спасение, Бернардье. Он же буквально взорвался от эмоций. Шесть мегапсихов - доза прямо-таки для динозавров. Даже отличнику курсов бесчувственности не выдержать. Уже за одно только это я из вас всех собственными руками отбивную сделаю, мокрого места не оставлю!
– Тут нет моей вины, господин полковник, он сам пожелал досмотреть постановку.
– Ну, пожелал, что с того? Сторож ведь - образование слабенькое. Пять лет назад он отказался записаться на курсы бесчувственности: видишь, какой был непросвещенный, примитивный? Да только с вас это ответственности не снимает.
– Значит, мы заставили его волноваться? Значит, наше искусство подействовало на него?
– почти с радостью переспрашивает Бернардье.
– Я готов держать ответ, господин полковник. Благословенный Уэбстер! Ты спас театр! Когда-нибудь, Уэбстер, благодарное человечество в граните запечатлеет твое залитое слезами лицо. Покойся с миром в величественном мемориале жертв искусства. На руинах собственной душевной глухоты человечество воздвигнет великолепный мавзолей - символ своего спасения, не может остановиться Бернардье, - и будет хранить в нем твое разорванное сердце!