Бедный негр

Гальегос Ромуло

— Весь я уже не помню, — отвечал Сесилио. Помню только начало.

И, немного помолчав, добавил:

— А вот другой, который тоже на эту тему, я помню целиком:

Месяц май, счастливый месяц, месяц май — пора любви! В мае жаворонка песне отвечают соловьи! Все влюбленные ночами бродят парами вдоль стен, только я один в печали, угодил в сладчайший плен… Нет ни ночи мне, ни

дня — извела любовь меня.

— Этот мне не нравится, — сказала Луисана, — уж слишком грустный, прямо можно впасть в тоску.

Сесилио понимающе улыбнулся и вновь устремил взор в бездонное небо, где уже клонился набок Южный Крест:

Полночь бьет, душа в унынье, петухам вольно кричать…

IV

Что с тобой, Педро Мигель?

Комната, где Педро Мигель жил в доме тетки, была ничуть не больше этой, в ранчо Эль-Матахэй, куда он вернулся спустя шесть лет после вынужденного отсутствия, и все же он нашел, что она стала много меньше, особенно низким казался потолок.

«Мне она помнилась большой и высокой, — про себя подумал он. — А это какая-то мышеловка. Да здесь можно задохнуться!»

И Педро Мигель прямо в одежде плюхнулся на койку; он лежал и смотрел в потолок, усмехаясь, как пленник, которого заточили в застенке.

Он долго лежал, подложив под голову руки и пристально глядя в одну точку, пока вдруг неожиданно для самого себя не заметил, что считает балки: как и прежде, их было девять; сколько раз он пересчитывал эти балки, лежа на этой самой постели!

«Человек растет, — снова подумал Педро Мигель, — а вещи остаются такими же, как прежде. Как все разнится в жизни».

Если бы в его комнате были часы, то Педро Мигель с удивлением заметил бы, что прошло много времени, с тех пор как он предался раздумьям, и он пробормотал поразившие его слова:

— Как все разнится…

Правда, взамен часов в комнате горела большая свеча, которую принесла Эуфрасия; и когда в затуманенной голове Педро Мигеля в третий раз возникли навязчивые слова: «Как все разнится», в подсвечнике оставался лишь оплывший огарок.

В самом деле, сделав подобное заключение, на первый взгляд совершенно пустое, Педро Мигель бессознательно коснулся величайшей проблемы пространства и времени и их взаимосвязи в жизни. Здесь его мысли теряли под собой всякую почву, словно в головокружительном вихре низвергаясь в ужасную бездну неизъяснимого, где навязчиво повторяемые слова служили лишь неким мостиком, по которому его угнетенная душа стремилась вырваться из черной бездны. Но любовь его к родному крову не исчезла, не пропала бесследно, она сохранилась в глубинах его души и теперь, словно сама собой, возникала вновь, ибо, помимо метафизических (назовем их так) мыслей, были еще другие, тоже не менее упорные, которые также были вызваны долгим созерцанием потолка. В воображении Педро Мигеля возникла призрачная мнимая капля воды, которая неприметно просачивалась сквозь потолочные перекрытия и через долгие промежутки времени падала, большая, круглая и блестящая. И странно было то, что эта единственная капля падала не из одного и того же места, а отовсюду, куда бы он ни устремлял взгляда, когда снова и снова пересчитывал балки на потолке. Именно в этот момент в его сознании вспыхнули навязчивые слова, которые опять сорвались с его уст:

— Как все разнится!

Безусловно, этот образ был навеян воспоминаниями

о настоящей капле еще в те времена, когда Педро Мигель жил в этой комнате до своего отъезда в дом тетушки в Сан-Франсиско-де-Яре, и это доказывало, что, по крайней мере, какая-то часть его прежнего опыта старалась просочиться через труднейшие метафизические умозаключения, и, быть может, ему бы и удалось этого достичь, но тут как раз, когда воображаемая капля уже готова была вот-вот отделиться от потолка, мысль его была резко прервана. Свеча догорела, и комната погрузилась в темноту. И только тогда Педро Мигель сообразил, что он не спит, а все еще лежит в одежде из-за Пришедшей в голову глупой блажи: пересчитать балки на потолке, чтобы лишний раз удостовериться, что их, как и прежде, всего девять.

Оказавшись в темноте, Педро Мигель, вдруг увидел, что уже светает. Он встал с постели, потянулся и, почесав затекший затылок, выглянул в окно, в квадратной раме которого ясно сверкала прекрасная утренняя звезда.

Устремив взор на подернутые дымкой горы, Педро Мигель оглядел величаво-спокойные вершины, освещенные оранжевым огнем утренней зари, на миг задержал взгляд там, вдалеке, потом перевел вниз, на море, безмятежное и теплое, как парное молоко… Педро Мигель глубоко вдохнул запах росистой травы, прислушался к журчанью воды, стекавшей из жестяного желоба в огромный кувшин. Услышал, как над крышей дома, над самыми высокими деревьями, пронеслась стая крикливых попугаев, и почувствовал, как холодный утренний ветерок приятно освежил его воспаленные от бессонницы глаза, Педро Мигель почти ничего не замечал вокруг себя; навязчивые мысли, терзавшие его всю ночь, овладели всем его существом, на него словно напал столбняк.

Внезапно в его голове вспыхнула мысль, одна из тех, что мгновенно возникают и исчезают в разгоряченном мозгу, утомленном бессонницей и напряженным трудом, — мысль, которая заставляет человека действовать механически; Педро Мигель натянул на себя пиджак — единственную часть одежды, которую он снял перед тем, как лечь в постель, нахлобучил шляпу, вышел в поле и быстро зашагал по дороге в город.

После доброго часа спорой ходьбы по кратчайшим тропинкам и оврагам он уже стоял перед приходской церковью. Падре Росендо Медиавилья, только что разоблачившийся после утренней мессы и намеревавшийся что-то сказать служке, стоявшему поодаль, обернулся и неожиданно для себя увидел Педро Мигеля.

— Ба, это ты! — вскрикнул он. — Я даже не заметил, как ты вошел.

— Я вошел вслед за вами и не хотел прерывать ваши молитвы.

— Карамба, парень! Да ты настоящий мужчина. Ну, что скажешь? Пришел насчет замужества твоей сестры?

— Не знаю.

— Как так не знаешь? Человече! По крайней мере, ты должен знать, зачем пришел… Гм! А ты не перепил вчера на празднестве в честь майского креста? У тебя такой вид, будто ты хватил лишнего.

— Вы же знаете, что я не пью, — недовольно буркнул Педро Мигель.

— Человече! Да разве я могу это знать. Ты не пил, когда был мальчиком, но теперь времена переменились, и у тебя могли объявиться новые привычки, о которых я и не знаю. Ну ладно, пускай тебя не обижают мои подозрения… Ах ты, Дичок! Ты все еще не научился понимать шутки?..

— Иногда понимаю, но…

— Что с тобой, парень? У тебя какое-то опухшее лицо, и ты не перестаешь вертеть свою шляпу, а сам глаз не подымаешь. Что у тебя на душе, Педро Мигель?

— Так вот… Как вам сказать? Как раз сейчас, кажется, я и совсем забыл, зачем я сюда пришел… По правде говоря, я мог бы прийти к вам и в другой раз, в более подходящее время, или вообще никогда не приходить…