Бедный негр
Шрифт:
Однако чудаковатый лиценциат и тут не обошелся без своих обычных шуточек. Он вдруг объявил, что ноги его страшно устали от непрерывной ходьбы и что, мол, настало время сделать привал в пути. Вдобавок он шутливо заметил, что совсем недавно помял себе бока, свалившись с лестницы, когда писал какую-то вывеску, так и оставшуюся незаконченной.
Затем он не преминул поделиться семейными новостями:
— Да. Вот так летит время: одни уходят, другие приходят. Кармела и Аурелия живут в Каракасе: вышли замуж и обзавелись потомством, мой дорогой Фермин по-прежнему витает в заоблачных
О болезни Сесилио-младшего лиценциат не обмолвился и словом. Однако поселился он не в Большом доме, а в хижине, которую построил сам невдалеке от усадьбы, в укромном тихом месте, чтобы уж не порывать совсем со своими привычками, а также чтобы придать своей жизни некоторую таинственность.
Ежедневно приходил он в Большой дом, чтобы побеседовать с племянником или послушать главы из книги, которую тот писал. То были соображения о социальной и экономической структуре страны, со всеми недостатками, которые она порождала, и о различных способах их устранения. Дядя и племянник обменивались мнениями и мыслями, и почти всегда странствующий лиценциат сдабривал свои рассуждения подходящим к случаю анекдотом, приобретенным во время его поучительных скитаний.
— Включи это в книгу, — не раз советовал он тезке. — Это как раз тот жизненный штрих, которого недостает в твоем повествовании.
Так Сесилио-старший вносил свою лепту в книгу племянника, которой никогда не суждено было увидеть свет.
Порой он пускался в рассуждения о своих любимых писателях. Обычно это были писатели древности, ибо современные авторы, как он привык утверждать, его не интересовали; правда, теперь у него были совсем другие резоны не принимать их во внимание, резоны человека, который любит очень нежно, но, зная, что ему не ответят взаимностью, изо всех сил старается скрыть, от любимого существа свои подлинные чувства.
Особенно его занимали жизнеописания великих людей прошлого, бессмертных мыслителей, нетленных и вечных, как величал их странствующий лиценциат. Перед собеседниками проходили целые вереницы теней великих поэтов, и стоило скрыться одному, как его место тут же занимал другой, тихо ступая в овеянной полумраком комнате.
Изредка Сесилио-старший оставался обедать. Перед уходом он неизменно давал Луисане указания и медицинские советы, как ухаживать за больным в его отсутствие, причем никогда не забывал напомнить, что все это должно исходить как бы от нее самой. Затем лиценциат отправлялся в свою хижину, украдкой вытирая слезы; он оплакивал свою единственную привязанность и любовь в жизни, которая уже принадлежала смерти.
По утрам лиценциат бродил по асьенде и ее окрестностям, колесил по полям, с прытью молодого человека лазал по склонам гор. Он дышал воздухом горных кряжей и обозревал открывавшиеся взору обширные просторы или забредал в густой лес, туда, где среди влажных чащоб журчал прозрачный родник, из которого он любил испить холодной воды. Точно так же предпочитал он ублажать свои духовные запросы, самолично черпая из драгоценного источника мудрости — творений писателей
Там, в лесу, подле чистого родника, струившегося меж мхов и папоротников, среди таинственной тишины, он усаживался на камень или ствол упавшего дерева, снимал очки, без которых еще совсем хорошо видел, и предавался безмолвному разговору с самим собой, воскрешая в душе тайны, которые еще никогда никому не поверял на свете.
Но была еще одна душа, с которой он вот уже много лет как не беседовал; теперь он вновь обращался к ней с откровенными признаниями, увидев, как эта душа приняла осязаемую, материальную форму: две огромные голубые бабочки преследовали друг друга, совершая веселый брачный полет.
— Оставить после себя потомство, умереть! Исчезнуть, жить вечно!.. Но разве оставить потомство — это не значит умереть, а быть мертвым — не значить жить вечно? В сыне умирает отец. От какой жизни он отказался, если не произвел на свет сына? Успокойся, бесплодная душа, ни в ком ты не увидишь свое будущее! Смирись и отойди в неизведанную вечность.
Тут лиценциат вдруг рассмеялся, снова надел очки и, поднявшись, сказал самому себе:
— Довольно, новый Гамлет! Мы уже достаточно наболтали глупостей. Теперь немного пройдемся.
И он снова отправился в путь.
Это случилось вскоре после возвращения Сесилио-старшего. Молодой Сесилио сидел за письменным столом, подперев голову правой рукой, стараясь сосредоточиться и закончить еще одну главу из своей книги, которую он писал вот уже четвертый год при каждом удобном случае; последнее время такие случаи выдавались все реже и реже, мучительные приступы тяжкой болезни давали себя знать, — вот и теперь проведенная бессонная ночь оповещала о новом приступе. К Сесилио подошла Луисана и сказала:
— Пришел Педро Мигель.
— Скажи ему, что я его жду, — ответил Сесилио, так же как в первое посещение Педро Мигеля.
Педро Мигель вошел степенно и несколько вызывающе, так что под его башмаками заскрипели старые, источенные короедом доски, и, остановившись перед Сесилио, который встал со своего кресла, чтобы приветствовать его, сухо сказал:
— Хотя и с большим опозданием, но прими мое соболезнование по поводу смерти твоего отца.
— Благодарю тебя, — ответил Сесилио, с трудом превозмогая боль от рукопожатия. — Садись.
— С твоего позволения. Не знаю, понравится ли тебе то, что я с тобой на «ты», но…
— Конечно, само собой разумеется. Жаль только то, что в том состоянии, в каком ты меня видишь, радость, которая переполняет мое сердце, не может выразиться на моем лице. Я настоящая развалина, Педро Мигель! Но не будем говорить обо мне. Вот уже четыре года, как мы не виделись, и ты, верно, принес мне много добрых вестей.