Беги, Четверг, беги, или Жесткий переплет
Шрифт:
– Что же, очень интересная работа, мистер Зорф, – начал Гибкинсон, разглядывая беспорядочные зеленые, желтые и оранжевые мазки на холсте площадью шесть квадратных футов. – И что тут изображено?
– Разве не понятно? – ответил неандерталец.
– О, конечно! – воскликнул Гарри, подходя к картине то слева, то справа. – Это нарциссы, верно?
– Нет.
– Закат?
– Нет.
– Ячменное поле?
– Нет.
– Сдаюсь.
– Давно пора, мистер Гибкинсон. Если приходится спрашивать, значит, вам не понять, Для неандертальца закат означает всего лишь конец дня. Зеленая рожь на картине
Я посмотрела на кучку неандертальцев, с восхищением взиравших на мазню Зорфа. Но Гарри, старое трепло, все еще надеялся угадать.
– Могу я еще раз попробовать? – спросил он, и Зорф кивнул.
Киношник уставился на холст и завращал глазами.
– Это…
– Надежда, – послышался рядом голос. – Это надежда. Надежда неандертальцев на будущее. Отчаянное желание иметь детей.
Зорф и прочие неандертальцы одновременно уставились на того, кто это произнес. Это оказалась бабушка Нонетот.
– Так я и думал, – провозгласил Гибкинсон, никого не обманув, но выставив себя идиотом.
– Сударыня демонстрирует проницательность, недоступную ее сородичам, – сказал Зорф, похрюкивая, что, по моему мнению, означало смех. – Не угодно ли леди сапиенс внести свой вклад в наши художественные искания?
Вот это действительно великая честь. Бабушка Нонетот шагнула вперед, приняла у Зорфа кисть, окунула ее в бирюзовую краску и добавила несколько легких мазков слева от центра. Неандертальцы ахнули, неандертальские женщины быстро прикрыли лица вуалями, а мужчины, включая Зорфа, подняли головы и уставились в потолок, тихо бормоча что-то себе под нос. Бабушка сделала то же самое. Мы с Корделией и Гибкинсоном, ничего не понимая в иноплеменных обычаях, растерянно переглянулись. Потом они затихли, женщины подняли вуали, и все неандертальцы один за другим стали медленно подходить к бабушке, обнюхивать ее одежду и легонько проводить по ее лицу огромными руками. Через несколько минут они завершили ритуал, вернулись на свои места и снова принялись рассматривать произведение Зорфа.
– Привет, крошка Четверг! – обернулась ко мне бабушка. – Давай поищем тихий уголок. Надо поговорить.
Мы отошли к церковному органу и уселись на жесткие пластиковые стулья.
– Что ты там нарисовала? – спросила я, и бабушка расплылась в самой сладкой своей улыбке.
– Возможно, кому-то оно покажется не совсем пристойным, – призналась она, – но мне хотелось их как-то поддержать. Я ведь раньше работала с неандертальцами и знаю их обычаи и привычки. Как благоверный?
– Все так же, – мрачно ответила я.
– Ничего, – серьезно произнесла бабушка, взяла меня за подбородок и заглянула в глаза. – Надежда есть всегда. Ты, как и я в свое время, увидишь, что все обернется весьма забавно.
– Я понимаю. Спасибо, ба.
– Мать будет тебе надежной опорой, не сомневайся, на нее ты всегда сможешь положиться.
– Кстати, она здесь, если хочешь с ней повидаться.
– Нет-нет, – поспешно ответила бабушка. – Думаю, сейчас ей не стоит мешать. А пока мы тут, – она сменила тему, не переводя дыхания, – может, придумаешь еще какие книжки из
– Бабушка!
– Извини, крошка Четверг.
Я вздохнула.
– «Потерянный рай» читала?
Бабушка испустила долгий стон.
– Ужасно! Я потом неделю еле ноги волочила. Он же способен навсегда отвадить от религии!
– «Айвенго»?
– Скучновато, но местами ничего. Думаю, в десятку не попадет.
– «Моби Дик»?
– Увлекательность и живость чередуется с тупейшей дурью. Дважды перечитывала.
– А «В поисках утраченного времени»?
– Что на английском, что на французском – тягомотина и есть тягомотина.
– «Памела»?
– А! Вот тут ты попала в точку. Я продиралась сквозь нее еще подростком. Может, в тысяча семьсот сорок первом она и имела успех, но сегодня единственным откликом на нее будет храп обманутого читателя.
– А «Путешествие паломника»?
Но бабушка уже отвлеклась.
– У тебя гости, дорогая. Смотри, вон там, между чучелом кальмара внутри пианино и «фиатом», вырубленным из замороженной зубной пасты.
Там маячили двое в мешковатых темных костюмах, явно чувствовавшие себя неловко. Разумеется, ТИПА-агенты, но не Трупп и не Броддит. Похоже, в ТИПА-5 опять стряслась беда. Я справилась у бабушки, обойдется ли она без меня, и направилась к ним. Они тупо рассматривали лежащую на земле расплющенную трубу с надписью: «Неделимая тройственность смерти».
– Что скажете? – спросила я.
– Не знаю, – нервно начал первый агент. – Я… я не большой спец в искусстве.
– Даже будь вы экспертом, здесь это вряд ли помогло бы, – сухо ответила я. – ТИПА-5?
– Да, а как вы…
Он спохватился и нацепил темные очки.
– Нет. Я никогда не слышал о ТИПА-Сети, тем более о ТИПА-5. Их не существует. Черт. Боюсь, у меня не очень получается.
– Мы ищем человека по имени Четверг Нонетот, – прошептала его напарница, едва шевеля губами. И на случай, если до меня не дойдет, добавила: – По служебному делу.
Я вздохнула. ТИПА-5 со всей очевидностью не хватает добровольцев. И это неудивительно.
– Что случилось с Труппом и Броддитом?
– Они… – начал первый агент, но напарница ткнула его в бок и отчеканила:
– Мы никогда о них не слышали.
– Четверг Нонетот – это я, – сообщила я им, – и, по-моему, вы даже не осознаете, какой опасности подвергаетесь. Откуда вас перевели? Из ТИПА-14?
Они сняли темные очки и нервно заморгали.
– Я из ТИПА-22, – сознался первый. – Моя фамилия Агниц. А это Резник, она из…
– ТИПА-28, – закончила за него женщина. – Спасибо, Блейк, я ведь, знаете ли, не немая. И позвольте мне самой с этим разобраться. Прямо рот раскрыть нельзя, чтоб вы меня не перебили.
Агниц погрузился в угрюмое молчание.
– ТИПА-28? Вы налоговый инспектор?
– Ну и что? – дерзко ответила Резник. – Ради повышения приходится рисковать.
– Мне это хорошо известно, не сомневайтесь, – ответила я, подталкивая их в тихий уголок за моделью гигантской спички, целиком составленной из обломков здания Парламента.{12} – Но хорошо бы знать, куда влезаешь. Так что сталось с Труппом и Броддитом?