Беглый
Шрифт:
Сафар не задавал вопросов. Молча кивнув, он соскользнул по трапу на берег и исчез в прибрежных зарослях с быстротой тени.
Мы с Изей и Левицким напряженно ждали. Матросы уже заканчивали работу, капитан начал покрикивать, торопя с отплытием.
Наконец, когда я уже начал терять надежду, из-за поворота тропы показались две фигуры. Сафар почти бегом тащил за собой запыхавшегося Орокана, который на ходу перекидывал через плечо свой лук и небольшой мешок.
— Успели! — выдохнул я, встречая их у самого трапа. — Орокан, спасибо, что откликнулся! Ты нужен нам для важного дела в Байцзы.
Молодой нанаец, тяжело дыша, кивнул.
— Сафар сказал, ты зовешь. Мой род в долгу перед тобой. Я пойду, Курила-дахаи. Моя понимать их хитрость.
— Отлично! Быстро на борт! — скомандовал я.
Едва мы впятером оказались на палубе, капитан Скворцов, недовольно проворчав что-то о «неорганизованных пассажирах», отдал команду. Пароход дал хриплый гудок, и мы медленно отчалили от берега. Теперь наша команда была в полном сборе, и на душе у меня стало значительно спокойнее. Для расчетов на «том берегу» с нами ехали российские рубли, благо их у нас хватало, и весь наш добытый золотой песок — более двадцати фунтов. Знакомый азарт брал свое.
Пароход, крепкий колёсник, пыхтя и отдуваясь, неспешно, но упорно тащился вниз по могучему Амуру. Берега, поросшие густым, непроходимым лесом, медленно, словно нехотя, проплывали мимо, открывая то скалистые утесы, то болотистые низины, то редкие, затерянные в этой глуши нанайские стойбища, дымки от которых едва виднелись над верхушками деревьев.
Пассажиры парохода оказались, как я сразу же и подумал, из «простых» — отставные казаки и поселенцы, которым начальство разрешило вернуться в Забайкалье. С одним таким забайкальским казаком с иссеченным лютыми степными ветрами лицом с по-восточному высокими скулами мы разговорились.
— Отчего же возвращаетесь? Говорят, Даурия — рай земной! — с удивлением расспрашивал его Левицкий.
— Какое там «рай»! — отмахнулся тот. — Кругом бардак и неустроенность, и хунхузы рыщут. Земли, правда, море, а вот любой гвоздь — поди достань! А Забайкалье — оно привычнее нам!
На следующий день мы уже подходили к Байцзы.
Мы с Левицким, облачившись в нашу лучшую, пошитую еще в Кяхте одежду, стояли на дощатой, просмоленной палубе, обсуждая вполголоса детали предстоящей высадки в маньчжурском Байцзы.
Город, или, скорее, большое, беспорядочно застроенное селение, раскинулся в месте впадения в Амур небольшой, но быстрой и мутной речушки. У импровизированной пристани, сколоченной из почерневших от времени бревен, теснилось невероятное количество всевозможных суденышек — больших неуклюжих джонок с высокими кормами и цветастыми парусами, юрких сампанов, просмоленных рыбацких лодчонок и просто плотов, груженных лесом. Воздух, несмотря на ранний час, уже был наполнен невообразимым гомоном — криками лодочников и грузчиков, скрипом уключин, лаем собак, мычанием скота — и специфическим, острым запахом Азии, в котором смешались ароматы благовоний из ближайшей кумирни, едкий дым очагов, запах кунжута, сизаля, жареной на открытом огне рыбы, каких-то незнакомых пряных трав и еще чего-то неуловимого, тревожного и одновременно притягательного.
Пароход, дав протяжный, хриплый гудок, от которого разлетелись потревоженные чайки, медленно и осторожно причалил
Мы с Левицким, стараясь не привлекать к себе излишнего внимания многочисленных зевак, глазевших на прибывший «огненный корабль» русских, сошли по шаткому трапу на берег.
Нашей легендой, заранее обговоренной и отрепетированной, было то, что мы русские купцы, прибывшие из европейской части России, ищущие возможности для выгодной торговли и найма партии работников для освоения богатых земель на российском берегу Амура, недавно отошедших под скипетр его императорского величества.
К моей несказанной радости, пароход задержался в городе на пару дней, а капитан Скворцов решил сопровождать нас в городе. Он знал китайский язык много лучше Орокана, и, что совсем немаловажно, неоднократно бывал в Байцзы, даже имел знакомство с большинством его даотаев[4].
Байцзы оказался типичным пограничным азиатским городком — шумным, грязным, невероятно многолюдным и полным вопиющих контрастов. Рядом с богатыми, украшенными искусной резьбой и позолотой двухэтажными домами зажиточных купцов и важных чиновников, скрытыми за высокими глинобитными стенами, ютились жалкие, покосившиеся лачуги городской бедноты, слепленные из чего попало.
По узким, кривым, немощеным улочкам, заваленным мусором и отбросами, неутомимо, как синие муравьи, сновали носильщики-кули с огромными, неподъемными на вид тюками на согнутых спинах, юркие рикши, покрикивая на прохожих, тащившие свои легкие повозки с важными седоками, уличные торговцы, предлагавшие всевозможную снедь — от горячих паровых лепешек и сушеной рыбы до каких-то непонятных сладостей и экзотических фруктов, — назойливые попрошайки всех возрастов, демонстрировавшие свои язвы и увечья, и просто праздные зеваки, глазевшие на нас с нескрываемым любопытством. Воздух был тяжелым, спертым, пропитанным мириадами запахов, от которых у непривычного человека могла закружиться голова.
Первым делом мы сняли скромную, но относительно чистую комнату на постоялом дворе, который держал невероятно ушлый и словоохотливый китаец с хитрыми, как у лисы, глазками.
Затем Левицкий, как более представительный и сведущий в вопросах этикета, в сопровождении Орокана отправился «наводить дипломатические мосты» — посещать местных чиновников рангом пониже и наиболее влиятельных купцов, дарить небольшие, но ценные подарки, для этой цели у нас были припасены все те же меха и немного золотого песка в изящных мешочках, и осторожно, издалека, закидывать удочку насчет возможности найма большой партии рабочих.
Мы же с капитаном Скворцовым бродили по городу, присматриваясь к местной жизни.
Именно во время одной из таких разведывательных вылазок в самом центе города я и наткнулся на то, что искал, вернее, на то, что могло стать неожиданным и очень удачным решением нашей главной проблемы.
Возле одного из главных зданий, пристроенного к ямэю, мы увидели группу людей в ободранных лохмотьях, закованных в деревянные шейные колодки. Почти все они были молодыми людьми, жилистыми и крепкими, но сильно истощенными. И все они чем-то неуловимо отличались от остальных китайцев и маньчжуров.