Бегом на шпильках
Шрифт:
Господи, что же я наделала!
Смываю с лица грязь, чищу зубы и сплевываю, сплевываю, сплевываю в раковину; и дрожу так сильно, что не могу даже ни за что ухватиться.
Вешаю полотенце обратно, и оно тут же сползает на пол. Зло хватаю его и снова забрасываю на вешалку: «сволочь ты! сволочь! долбаное полотенце! вот тебе! вот тебе!». И тут же задерживаю дыхание на тот случай, если я вдруг разбудила Энди. Что я ему скажу, если он увидит меня такой? «Я тут ела стейк — и чуток увлеклась»?
Приглаживаю волосы, поправляю блузку, проскальзываю на кухню и тихонько закрываю за собой дверь. Хочется лечь и проспать тысячу лет, но, боюсь, теперь я вообще никогда
Сезам, откройся!
В ярком свете лампы содержимое коробки сияет как бриллианты.
— Ты почувствуешь себя гораздо лучше, если съешь что-нибудь, — монотонно бубню я, подражая моей маме.
Не отвожу взгляда от коробки: все мои внутренности скручиваются жгутом. Протягиваю руку, пульс убыстряется, желание овладевает мной целиком, я одержима, не могу остановиться, я задыхаюсь от вожделения.
И вот я уже хватаю, рву, — дикое животное! — разрываю обертки зубами: пурпурные, золотистые, красные, серебристые, бронзовые, все до единой, кричащие, необузданные цвета желания. Запихиваю, набиваю, вталкиваю в себя эту густую, липкую, сочную сладость, расплавленный рай со вкусом мечты. Еще, еще, еще! Я голодная, голодная, эта пустота внутри, словно зевающий монстр: ворчащая, громкая, абсолютная. Я насыщаю, вскармливаю мою мерзость, успокаиваю, пытаюсь заставить ее исчезнуть. И вот оно счастье — я чувствую, что насытилась.
Чувство длится ровно минуту. И затем снова молотом бьет в грудь. Я сижу, уставившись на сладкие фантики, разбросанные на моем всегда девственно чистом, белом столе, и единственная мысль колотится в мозгу: что же я наделала? У меня только что случился припадок. А что еще тягостнее — мой желудок раздулся до размеров и веса перезрелого арбуза. Смотрю на свои коленки, сплошь усеянные коричневым и белым: шоколадно-кокосовая крошка. Пытаюсь смахнуть рукой — и крошки размазываются по брюкам отвратительной коричневой грязью, напоминающей дерьмо. Такого вам никогда не покажут в рекламе «Баунти». Чувствую, как внутри закипает непреодолимое желание: содрать ногтями кожу со своих костей. Из глаз сочатся слезы; я сгребаю улики со стола и хороню их в мусорном ведре. Нет, это не райское наслаждение, это адские муки; разве есть что-то хуже?
Снова сажусь за стол. Все мое тело вибрирует от отвращения, хотя отчасти в этом повинен кофеин, который содержался во всем этом шоколаде. Да уж, точно не от большого ума! Тупо глазею в стенку; в мозгу каким-то бесконечным кольцом, снова и снова прокручивается «обожеобожеобоже». Когда я поднимаю взгляд на часы, оказывается, что уже 2:17. Мне хочется немедленно кинуться на пробежку, выгнать из себя всю эту дрянь, я не хочу ложиться, но, учитывая, что жить мне тоже не хочется, пойти в постель — не такая уж большая капитуляция. Открываю дверь, крадусь на цыпочках в ванную, остервенело чищу зубы и неслышно вхожу в спальню.
И тут-то из меня вырывается пронзительный вопль.
Энди в моей постели!
Извращенец!
Не веря собственным глазам, смотрю на горб под одеялом и, — так как никто не вскакивает в ужасе, сгорая со стыда и с кучей извинений, — ору снова.
— Натали? — доносится сонный голос из коридора. — Это ты? Ты в порядке?
Тогда кто же, черт возьми… Взяв в одну руку тяжелый подсвечник, другой резко откидываю одеяло. Крис!
Бросаюсь к двери.
— Все нормально, спасибо, — пищу я в темноту.
Изумленно глазею на Криса. Какого черта он здесь делает? Я же была с ним так груба.
Порывшись в нижнем ящике, выуживаю самую длинную, самую простенькую, самую страшную ночнушку, напоминающую о школьных воспитательницах времен королевы Виктории. Влезаю в нее и ложусь с краю, ощущая себя сивучом, обряженным в женское платье.
Просыпаюсь наутро с чувством тошноты. Поскрипев и полязгав, шестеренки мозга с хрустом цепляются друг за друга, и я медленно вспоминаю, что к чему. Снова накатывают ужас и омерзение. Во всем виновато это семейство Эдвардсов. Бабс с Энди давят на меня, заставляя жрать, жрать, жрать… Господи, как же меня тошнит. Щурясь, смотрю на будильник — и тут меня аж передергивает. Бррр! Коробка шоколадных конфет! Там, на тумбочке! И розы. На секунду мне даже кажется, что Господь решил надо мной подшутить. Но потом до меня доходит. Это Крис. С тем же успехом он мог купить костюм свиньи и яблоко, чтоб было чем заткнуть мне рот.
— Твою мать! Что это за хрень на тебе?
Закрываю глаза, потом открываю снова. Крис смотрит на меня взглядом, какой читатели «Дейли Мейл» обычно приберегают для нищих попрошаек в метро.
— Ты мне сейчас напоминаешь мамочку Нормана из «Психоза». [54]
— Это «Даффер оф Сан-Джордж», [55] — лгу я.
— О, усек, это круто, — моментально производит он переоценку. — Тебе идет.
Хмурю брови.
— Как ты вообще оказался в моей постели?
54
Классический фильм ужасов Альфреда Хичкока (1960 г.).
55
Известная и очень дорогая марка одежды.
Похоже, Крис сам удивлен не меньше моего.
— Я, э-э, понятия не имею. Ой, кажется, имею. Я был в Кэмдене, пытался уладить… ну, в общем, было уже поздно и, ну, твой дом был как раз рядом. Меня впустил этот твой придурок. Мне он не нравится, принцесса, и не нравится, что он здесь торчит.
У меня даже челюсть отвисает.
— Знаешь-ка что, Крис! Он здесь «торчит», потому что мне нужны деньги. Ты еще не забыл, что я безработная?
Крис пожимает плечами.
— Мне не нравится, что он здесь торчит, — повторяет он мрачно. Затем вылезает из постели и трет глаза. — А вчера ты вообще вела себя ужасно. Надеюсь, сегодня ты подуспокоилась, потому что нам надо поговорить. Кстати, вот: лучше поздно, чем никогда. С Днем святого Валентина тебя. — Он делает взмах рукой в сторону шоколадных конфет, какие обычно дарят матерям и теткам в возрасте. — Ладно, я — в душ. А потом поговорим. Я знаю, ты уболтаешь Тони, принцесса, у тебя это здорово получается. Послушай, — пауза, — ты моя женщина, да. Только ты и я, детка. И никаких Энди. Он здесь лишний.