Белая дорога (др. перевод)

Коннолли Джон

— Да нет, в самом деле, — соврал я, — у меня все в порядке. Дела тут подходят к концу. Я, похоже, понял, что произошло.

— Расскажи, — попросила она.

Я прикрыл глаза; мы теперь как будто лежали вдвоем в темной тиши. Я даже улавливал слабый запах Рэйчел, чувствовал на себе ее вес.

— Не могу.

— Ну пожалуйста. Поделись хоть чем-нибудь. Так хочу, чтобы ты как-то до меня дотянулся.

И я рассказал:

— Они изнасиловали двух молодых женщин, сестер. Одна из них была матерью Атиса Джонса. Ее забили насмерть камнем, а сестру заживо сожгли.

Рэйчел молчала, но я слышал ее трудное дыхание.

— Одним из

тех людей был Эллиот, — добавил я.

— И он же позвал тебя туда. Просил о помощи.

— Да, просил.

— Хотя все это было ложью.

— Ну почему, не совсем. — Ведь правда всегда находилась у поверхности.

— Тебе надо оттуда уезжать. Просто необходимо.

— Я не могу.

— Пожалуйста.

— Нет. Рэйчел, ты же знаешь, что я не могу.

— Пожалуйста!

В фастфуде на Девайн-стрит я съел гамбургер. Из динамиков несся вокал Эммилу Харрис. Она исполняла «Wrecking Ball» — песню Нила Янга, и он подпевал ей своим надтреснутым голосом. В век Бритни и Уитни есть что-то проникновенное и странно обнадеживающее в звучании немолодых дуэтов. Пик их популярности, возможно, уже прошел, но когда они своими заматерелыми, полными жизненной зрелости голосами поют о любви, желании и шансах на последний танец, то им почему-то верится больше, чем нынешним безмерно раскрученным поп-девам.

Рэйчел в слезах повесила трубку. Я поедом ел себя за то, чему ее подвергал, но нельзя же было вот так все бросить и уйти, тем более сейчас.

Утолив голод в обеденной зоне, я переместился в бар и сел там в закуток. На столике под оргстеклом лежали выцветшие, пожелтевшие фотографии, старые рекламные буклеты. Вот корчит перед объективом рожи какой-то толстяк в подгузниках; женщина держит на руках щеночка; обнимаются-целуются влюбленные пары. Интересно, помнит ли кто-нибудь их имена.

У стойки бара сидел бритоголовый молодой человек лет двадцати семи; мельком глянув на меня в зеркало, он занялся созерцанием своего пивного стакана. С ним мы едва встретились взглядами, но ощущение было такое, что он меня где-то видел и пытается это скрыть. Я смотрел на его затылок, задумчиво вбирая взглядом развитые мышцы шеи, накачанные плечи, узкую талию. Кому-то он мог бы показаться небольшим, может, даже чуть женственным, однако при этом был он жилистым — такого одолеть не так-то просто хотя бы потому, что он тут же вскочит встанькой. Трицепсы ему украшали татуировки (их кончики виднелись из-под майки); предплечья были чистыми, без наколок — ими он поигрывал, то сжимая, то разжимая кулаки. Вот он посмотрел на меня в зеркало второй раз, затем третий. Вот, сунув руку в карман линялых, в обтяжку джинсов, кинул на прилавок несколько мятых долларовых купюр и пружинисто вскочил со стула, после чего двинулся ко мне — даром что сидевший рядом мужчина постарше, поняв, что происходит, запоздало попытался его остановить.

— У тебя че, ко мне вопросы? Шалости на уме? — запальчиво спросил он на ходу.

В соседних кабинках вначале застопорились, затем стихли разговоры. Левое ухо забияки было с пирсингом, который оторачивала татуировка в виде сжатого кулака. Скинхед приближался, вскинув брови; голубые глаза на бледном лице недобро светились.

— Я вот тоже о шалостях подумал, когда ты пялился на меня в зеркало, — отозвался я.

Справа послышался сдавленный мужской смешок, который, правда, оборвался, стоило скинхеду, дернувшись, впериться в том направлении. Он снова переключился на меня.

Теперь он переминался с пятки на носок, сдерживая агрессию:

— Че, нарваться хочешь? — спросил он.

— Нет, — ответил я с улыбкой агнца. — А ты бы хотел?

Эта улыбка окончательно вывела его из себя. Побагровев, он собирался уже ко мне придвинуться, как тут сзади ему негромко свистнули. В поле зрения возник мужчина постарше, с прилизанными черными волосами, и крепко схватил задиру за руку.

— Оставь, — сказал он.

— Да он меня пидором обозвал! — вскинулся скинхед.

— Это он так, раззадорить. Отойди.

Скинхед разок-другой безуспешно попытался выдернуть руку из хватки старшего товарища, после чего шумно плюнул себе под ноги и строптиво ринулся к двери.

— Вынужден извиниться за моего юного друга. Он очень эмоционально относится к подобным вещам.

Я кивнул, но не подал вида, что припоминаю этого прилизанного брюнета, хотя именно он наушничал Эрлу-младшему в отеле «Чарльстон-плейс», и именно его я видел за поеданием хот-дога на сборище Роджера Бауэна. Этот человек знал, кто я, и притащился сюда у меня на хвосте. Получается, он знал и то, где я остановился. А может, догадывался и о причине моего пребывания.

— Ладно, пора в путь-дорогу, — сказал он.

Кивнув в знак прощания, он повернулся, чтобы уйти.

— Увидимся, — сказал я ему вслед.

Спина у него напряглась.

— С чего вы это взяли? — спросил он, чуть повернувшись и склонив голову, отчего я видел его в полупрофиль: приплюснутый нос и удлиненный, полумесяцем, подбородок.

— У меня на такие вещи чувствительность, — ответил я.

Он указательным пальцем правой руки поскреб себе висок.

— Забавный вы человек, — сказал он уже без притворства. — Даже жалко будет, когда вы покинете этот мир.

И вслед за своим скинхедом вышел из бара.

Покинув бар минут через двадцать с ватагой студентов, я как мог держался с ними до угла Грин-стрит и Девайн-стрит. Тех двоих видно не было, хотя они несомненно находились где-то поблизости. В вестибюле «Клауссен-инн» из динамиков лился негромкий джаз. Я пожелал спокойной ночи пареньку на ресепшене. Тот кивнул в ответ, на секунду оторвавшись от учебника психологии.

Из номера я позвонил Луису. Он поднял трубку молча: телефон был незнакомый.

— Это я.

— Как ты там?

— Не очень. Похоже, за мной хвост.

— Большой?

— Двое.

Я рассказал о сцене в баре.

— Они сейчас там?

— Скорее всего.

— Мне подъехать?

— Да нет, оставайся с Киттимом и Ларуссом. Для меня что-нибудь есть?

— Нынче вечером приезжал наш приятель Бауэн, побыл недолго с Эрлом-младшим, а затем изрядно с Киттимом. Они, видимо, считают, что ты теперь там, куда они и хотели тебя залучить. Это была ловушка, с самого, чтоб им, начала.

Нет, не просто ловушка. В этом было нечто большее. Мариэн Ларусс, Атис, его мать с сестрой — то, что произошло с ними, было реально в своей чудовищности и никак не связано ни с Фолкнером, ни с Бауэном. Именно по этой причине я здесь теперь и находился, из-за нее и остался. Прочее неважно.

— Буду на связи, — пообещал я и повесил трубку.

Мой номер находился в фасадной части гостиницы, с окном на Грин-стрит. Я стянул с кровати матрас и положил его на пол, накинув сверху простыни. Затем разделся и лег под окном у стены. Дверь была на цепочке, ее я подпер стулом, а на полу у подушки лежал пистолет.