Белая голубка Кордовы

Рубина Дина Ильинична

— Заккария, пока мы еще здесь, я хотел бы тебя кое о чем предупредить… — Лука засипел, закашлялся, достал из кармана пиджака патрон ингалятора и дважды с силой вдохнул. Астма, сезонное обострение.

Интересно все-таки: Лука, с его мясистым носом, багровыми щеками гипертоника и водянистыми голубыми глазами, и без того похож на дядю Шайку, но небесному кастеляну, тому, что выдает душам земную одежку, этого показалось мало, и в довершение сходства тот решил сопроводить двух разновременных двойников одним и тем же недугом. Дядя Шайка, помнится, тоже все время сипел и прокашливался.

— Говорю это,

зная твою чрезмерную открытость и манеру лепить все, что в голову придет.

Кордовин с серьезным вниманием уставился на собеседника: преданный и скромный ученик, этот трепач Заккария… Ох, Лука, Лука. Быть таким знатоком искусства и ни черта не понимать в людях.

— Только, умоляю, не разговаривай много, — вставил он заботливо, — а то закашляешься.

— …чрезвычайно важная аудиенция с очень влиятельным лицом. Я прошу тебя никак не реагировать на неприязненные манеры этого человека, он, увы, не блещет воспитанием. Обычным домашним воспитанием, которое дает хорошая мама.

— А у него была мама?

Лука молча возвел глаза к порталу Собора.

— О, прости, — торопливо проговорил Заккария, — я спутал: у вас как раз с папой недоразумения, совсем как у меня, а с мамой, наоборот, все в порядке.

— Помни о главном, — продолжал Лука, бросив взгляд на часы. — Сдержанность и корректность, если мы хотим, чтобы Ватикан приобрел это полотно.

— Значит, Ватикан все-таки покупает картины?

— Ватикан много чего покупает, в том числе и молчание. Известен случай, когда актеру, который играл Христа в паршивой пьеске на Бродвее, заплатили колоссальные деньги только за то, чтоб он ничего не играл более того, что следует по роли. Парень по бедности был согласен и на легкую эротику.

— А что, в Ватикане Христа держат за импотента? Кроме шуток? Это ужасно обидно для моего народа.

— Неисправим, — Лука вздохнул, приобнял Кордовина за плечо и повлек к порталу Страшного суда. — Кстати, должен сделать комплимент твоему реставратору: работа выше всяческих похвал. Честно говоря, я опасался, что…

Неподвижный гвардеец молча скосил глаза на предъявленное Лукой удостоверение, и сквозь грандиозное нутро прохладного Собора они вышли — ионы из чрева кита — на территорию Ватикана. Повернув налево, пересекли большую асфальтированную автостоянку и направились к желтоватому, скучному на вид трехэтажному зданию с высокими входными дверями, над которыми прямо на автостоянку выходил небольшой балкон, из тех, откуда вожди разного пошиба обращаются к народу.

— Нам сюда, — пояснил Лука. — Погоди, не так быстро… Есть еще минут пять.

— Что за контора?

— Дворец инквизиции.

— Вот те на. Я не застряну там дольше, чем хотелось бы?

— Не ерничай. Никому ты здесь не нужен. Сегодня инквизиция борется с ересью иными способами и вообще называется иначе: Конгрегация доктрины веры.

…Очередной гвардеец — мягкие губы, каштановый чуб и прямой телячий взгляд, исполненный ревностного служения. Чистенькая у тебя служба, парень. Когда мы с Иланом и ребятами, перемазанные всяким дерьмом, валялись в окрестностях…

— Нас ждет его высокопреосвященство, — сообщил гвардейцу Лука и они вошли и стали медленно подниматься по высокой лестнице на второй этаж. Бедный сипящий Лука, ему впору амбуланс вызывать, а не по аудиенциям ходить.

— Как к нему обращаться, — спросил Кордовин. —

Все же кардинал. Так и говорить: Sua Eminenza?

— С тебя достаточно: «монсеньор». Я предупредил, что ты — из Иерусалима, так что руку для поцелуя тебе вряд ли протянут.

— Грацие ди куоре! А кто он, собственно?

— Ключник, — без улыбки ответил Лука. Бедняга, он сегодня растерял всю свою жовиальность; как мы зависим, о боже, от недомоганий нашего бренного тела. — Если серьезно, очень влиятельное лицо. Умен, наблюдателен, немногословен, — сам увидишь. Ведает всем, что принадлежит Святому Престолу. Всем имуществом, понимаешь?

— Это то, что сейчас называют «коммерческий директор проекта»?

Про себя подумал (языковой барьер, черт побери) — ну, как перевести Луке: «Завхоз — он и в Ватикане завхоз»?

— …встреча произойдет в его рабочем кабинете. Погоди, дай прийти в себя… — Лука остановился и, привалившись спиной к перилам лестницы, отдышался.

— Ты не пробовал дыхательную систему йогов? — сочувственно спросил Заккария. — Я знал одного человека…

Но Лука нетерпеливо махнул рукой — нашел время и место! — и перебил:

— В принципе, ему известно, что наши специалисты уже смотрели картину и согласны с твоим мнением об авторстве. Но порядок есть порядок: после встречи мы поместим холст в сейф Банка Ватикана и шифр передадим кардиналу. Возможно, он захочет показать еще кому-то из экспертов — может, Лориано Вентури, может, Району Паредесу из Прадо… Не волнуйся, тебя не ограбят и за двое суток картину не подменят.

Они повернули направо и оказались перед дверью, ведущей в покои.

— Еще минутку… — еле слышно просипел Лука. — Ситуация такова… что ты… можешь повысить профиль. Мы говорили о четырех… думаю, можно посягнуть и на шесть. Я хочу сказать, что за последние дни…

В этот момент двери им отворил служка, монах-францисканец — темно-коричневая шерстяная ряса, препоясанная вервием, четки на поясе, сандалии, благостное «Аве!» в качестве приветствия, — и за ним они в полном молчании проследовали через зал заседаний, небольшой по площади, но очень высокий: над каждым окном было еще по оконцу. Росписи, картины, в меру позолоты… — убранство зала напоминало католический собор. У дальней стены сиротливо стоял, обитый потертым пунцовым бархатом, кардинальский трон с высокой резной спинкой.

Перед дверью в кабинет кардинала, уже открытой служкой, Лука остановился, достал ингалятор и еще раз глубоко вдохнул. Волнуется парень, и оно понятно — в благоприятном исходе этой встречи для него заключена некая аппетитная сумма. Или что-то еще? Что он, кстати, имел в виду, говоря о ситуации?

Но они уже вошли и сразу очутились в ватной тишине и мягком полумраке. После яркого утреннего света надо было оглядеться в этом слепом кабинете без окон, с глухими стенами, чем-то оклеенными — тисненная кожа? штоф? обои? — в мелкий, под кору дерева, рисунок. Мебель старинная, строгая, благородного темно-вишневого дерева; никакой лакировки, ни намека на резьбу или позолоту. На стенах портреты — судя по одеяниям — многочисленных Пап или святых, — в полумраке нелегко разобрать. Берегут глаза здешних старичков, оно и понятно: кардиналами смолоду не становятся.